Сильвия задумалась.
— Нет, думаю, что нет. А может, и знал, но ему было без разницы. Он ведь был художник, понимал важность воображения.
— Это вы и сделали? Вжились в созданный вами образ?
— А что еще мне оставалось? — спросила она. — Здешняя жизнь мне не нравилась. Не хотелось до конца своих дней оставаться Сильвией Аршовски, стенографисткой… или бог знает кем. Я жаждала приключений, романтики. Хотела стать кем-то. Разве мы все этого не хотим?
Я полагала, что хотим.
— Большинству не удается.
— Ерунда! Ты вот очень многого достигла.
— Я?
Она сложила руки на груди.
— Однажды ты показала мне фотографию своей семьи, и я тебя не узнала. «Кто эта толстуха?» — спросила я. Помнишь?
Я помнила. Едва заставила себя признаться, что до восемнадцати лет сама и была этой толстухой.
— Ты не нравилась себе, вот и создала личность, которая устраивает тебя больше. — Она взмахнула рукой. — Гоп-ля! Это и есть искусство.
— Но вы провели множество людей. — Если уж продолжить метафору об искусстве, Сильвия была Рембрандтом, а я — жалким подмастерьем.
— Главное — поверить в человека, которым ты хочешь стать. Нельзя пройти по жизни, считая себя самозванкой.
Я обдумала ее слова. Увидела в них определенную логику. Но с другой стороны, были и такие люди, как Мюриэль, которых воображение довело до палаты в психиатрической клинике.
— Вот почему вы не хотели писать автобиографию? — спросила я. — И отказывались говорить с теми, кто просил у вас интервью?
Она пренебрежительно отмахнулась.
— Я никого не интересовала. Они хотели услышать о Харпо Марксе и других знаменитостях. Я рассказывала им что-нибудь забавное, и они уходили, думая, что я — одна из милых, наполовину выживших из ума старушек.
Именно так я о ней и думала.
— Но сюда ко мне никто не приходит. — Она с отвращением оглядела квартиру.
— Почему вы не переедете?
— Денег нет. Лэнгли оплачивает счета, но я не могу его найти.
— Он завладел вашими деньгами?
Сильвия кивнула:
— И продал мои драгоценности! — Последнее ее расстраивало не меньше остального. — Так что я здесь как в западне! Наверное, должна благодарить Бога, что милый племянник просто не выбросил меня на улицу.
— Не понимаю, как он смог это сделать.
— Я спросила у адвоката. Его привела Бернадина. Еще до того, как Лэнгли исчез. Он сказал этому адвокату, что перед тем, как лечь в больницу, я подписала генеральную доверенность и он действовал в моих интересах.
Я и раньше знала, что этот тип — подонок, но не думала, что он способен на такую мерзость.
— Но вы наверняка можете что-то сделать.
— Не знаю что. — Сильвия пожала плечами. — Трудно что-то сделать, Ребекка, когда тебе девяносто пять лет. Трудно даже понять, к кому обращаться.
Я кивнула. Мои проблемы отступили на задний план.
— С кем мне поговорить? — спросила она. — Я не знаю ни одного адвоката, которому могла бы довериться.
В голове сверкнула идея.
— Я знаю.
Следующим утром, в девять часов, я сидела в приемной юридической фирмы «Маколпин и Эттинг». Помещение выглядело так, как, должно быть, выглядели приемные барристеров[102] в старой доброй Англии: деревянная обшивка стен, приглушенный свет, картины, изображающие охоту. Может, и сами кабинеты выглядели так же. Вспоминая собственный кабинет тремя этажами ниже — с флуоресцентными лампами, — я не могла отделаться от мысли, что попала на съемочную площадку, где воспроизвели интерьер прошлого века.
Секретарь-регистратор, безусловно, полагала, что мне тут делать нечего. Я бы и не стала с ней спорить. В отличие от двух других клиентов, которые первым делом подошли к ее столу и убедились, что им назначено, я о встрече не договаривалась. Однако надеялась, что меня примут.
Прошлым вечером я проконсультировалась со своей сестрой Эллен. Она согласилась, что история Сильвии ужасна, но заверила меня, что этот случай далеко не единственный. «Когда человек старый, одинокий и у него есть деньги, обычно находится стервятник, который кружит неподалеку. Этой женщине нужен человек, который сможет выследить Лэнгли и надавить на него».
Войдя в приемную, Люк Рейберн любезно улыбнулся и проследовал мимо. У меня перехватило дыхание. Он даже не узнал меня. Или не захотел узнать? Подумал, что я выдумала какую-то сказочку, чтобы увидеться с ним вне лифта?
Пройдя еще несколько шагов, он остановился, развернулся, на его лице отразилось недоумение.
— Ребекка?
Он запомнил мое имя! Я зарделась, когда он пожимал мне руку. Я бы никогда не запомнила имя парня, с которым однажды встретилась в лифте… если бы, конечно, не думала о нем долгие месяцы.
— Мне нужно с вами кое-что обсудить, — начала я. — У меня не было вашей визитки, и я не могла заранее договориться…
Он покачал головой, как бы показывая, что подобные формальности в нашем случае излишни.
— Не будем об этом. Пойдемте ко мне.
Пока мы шли по коридорам, он спросил, не хочу ли я выпить кофе. Я покачала головой.
— Бублик, к сожалению, предложить не могу.
— Ничего страшного, — ответила я. — По крайней мере мы не в застрявшей кабине лифта.
Он рассмеялся.
— Поначалу я вас не узнал. — Он открыл дверь кабинета. И тут стены были обшиты деревом. Люк включил свет, указал мне на удобное кожаное кресло. — Вне привычной среды. Я же виделся с вами только в кабине лифта.
— Ваши мысли не выходили за пределы кабины, — вырвалось у меня, прежде чем я успела прикусить язычок.
Он посмотрел на меня, потом рассмеялся, но я все равно чувствовала себя круглой дурой. Здесь мне было не по себе. Я попала на недоступный мне профессиональный уровень. Даже прическа у него выглядела профессионально: короткие, аккуратно подстриженные волосы.
— Вы упомянули, что хотите что-то со мной обсудить. — Люк перешел к делу. — Надеюсь, у вас все в порядке?
— Дело в том, что я хотела бы поговорить о другом человеке.
— Родственнике?
— Подруге. Моей прежней работодательнице.
Его лоб пересекли морщинки.
— Она знает, что вы здесь?
— Я сказала ей, что постараюсь помочь. Видите ли, ей девяносто четыре года. Ее зовут Сильвия Арно.
Он задумался. Я поняла, что пытается припомнить, в связи с чем мог слышать о ней.
— Имя вроде бы знакомое. Она актриса?
— В каком-то смысле… если считать, что жизнь любого человека — сыгранный им спектакль.
Он попросил изложить дело, и я пересказала всю жизнь Сильвии — во всяком случае, то, что знала. Для меня все еще оставалось загадкой, каким образом ей удалось прожить такую удивительную жизнь, начав, по существу, с нуля. Эта женщина изменила даже национальность, чтобы окружить себя аурой загадочности.
