не первый год успешно занимались собственным бизнесом. С самого раннего возраста у них обнаружились сверхъестественные способности: ясновидение, предсказание судьбы и лозоискательство. Те же деревенские жители, которые в ночь рождения мальчиков жаждали их крови, теперь советовались с ними, как в древние времена — с оракулом. Страдавшие от неразделенной любви спрашивали, как вызвать у своего предмета ответное чувство. Родители непослушных детей интересовались, как урезонить сорванцов. Наследники хотели знать, что делать с никак не умирающими завещателями. Женам нужно было вернуть в лоно семьи загулявших мужей.
Близнецы могли сказать пастуху, куда подевалась пропавшая коза, или помочь фермеру найти его мула. Они предсказывали даты рождений, смертей, эпидемий чумы и прочих катастроф. Они могли точно сказать, когда будет следующее извержение вулкана и в какую сторону потечет лава. За все эти ценные сведения они получали приличное вознаграждение.
Их услуги, конечно, стоили недешево, а близнецы были от природы очень бережливы.
В те часы, когда они оказывались свободны от консультаций в старом свинарнике, ставшем чем-то вроде офиса, мальчики пересчитывали свое золото, любовно потирая монетки маленькими пальчиками и улыбаясь.
К девяти годам они скопили внушительное состояние и в качестве побочного бизнеса занялись ростовщичеством. С работников нашей фермы они получали неплохую прибыль. В день получки работники собирались в баре Лингваглоссы, где за стойкой торговала зазноба моего брата Луиджи. Они пили, играли в азартные игры, и к ночи их кошельки пустели. И тогда в баре появлялись близнецы — ссужали работников деньгами, чтобы те могли дотянуть до следующей получки. Но под проценты, никак не ниже пятидесяти.
Еще одним направлением их деятельности было посредничество между влюбленными — им можно было полностью доверять в этом секретном деле. Они знали всех в округе, их одновременно уважали и побаивались, а поскольку они говорили между собой на своем, только им понятном языке, их считали едва ли не чокнутыми.
Достигнув половой зрелости, близнецы решали свои сексуальные проблемы, тратя часть прибыли на еженедельные посещения публичного дома в Кастильоне. Именно там они и повстречали свою будущую невесту. Но я опять забегаю вперед.
В делах сердечных близнецы выступали посредниками для всех нас, включая и меня, но скидок для родственников не делали.
В конце концов, бизнес есть бизнес, и они не могли позволить себе поддаваться чувствам. Даже то, что я была для них скорее мамой, чем сестрой, не давало мне никаких льгот.
Итак, близнецы работали почтальоном между мной и моим возлюбленным, Бартоломео, и даже нашей бдительной маме ни разу не удалось их выследить.
И вот вечером, после отъезда мамы в Адрано, я была готова ускользнуть с fattoria, чтобы в офисе Гуэрры и Паче воссоединиться с Бартоломео и побродить по лугам при мерцающем свете звезд.
Предыдущим вечером Бартоломео поручил близнецам передать мне сообщение с просьбой встретиться с ним на закате по чрезвычайно срочному делу. Как я ни обхаживала, как ни умасливала близнецов, мне не удалось выпытать у них, что же это за срочное дело. Только получив от меня серебряную монетку, они признались, что Бартоломео с ними об этом не говорил, и они из принципа не станут использовать свой дар ясновидения, чтобы это выяснить.
Я с превеликим трудом боролась со своим любопытством и всю ночь не сомкнула глаз, изобретая объяснения своего отсутствия на встрече, одно уважительнее другого.
Наутро я спустилась в кухню, пребывая в полнейшем отчаянии и надеясь, что приготовление сосисок из мяса дикого кабана освежит мой разум и я смогу что-нибудь придумать. Представьте себе мой восторг, когда выяснилось, что сразу после lа соlazionе [13] мама уедет в Адрано и останется там ночевать.
Весь день я летала как на крыльях. Меня переполняла такая бездонная любовь к Бартоломео, что я панически боялась впасть в истерику, если в скором времени что-нибудь не произойдет. Что именно должно произойти, я понятия не имела, ведь мама хранила меня в такой чистоте и невинности, что в семнадцать лет я все еще не знала, откуда берутся дети, и считала, что менструация — это ежемесячное следствие употребления в пищу чрезмерного количества артишоков.
Гуляя вместе с Бартоломео, я не могла не испытывать чувства триумфа от того, что перехитрила маму, которая в тот самый момент сражалась с сестрами в Адрано за пуховые одеяла; но меня не отпускал и страх, потому что я собиралась перейти границу, отделявшую меня от неизвестного. Я была одновременно и счастлива, и напугана.
Мы обнявшись бродили по оливковым рощам и полям за пределами нашей фермы. Вокруг распространялась почти осязаемая аура предвкушения. Ее тяжелый аромат был отлично знаком пастуху Лучано. В поле мы прошли мимо его стада, и он, должно быть, шепнул в ту ночь своей женушке, что Изабелла Калабрезе дорого заплатит за поездку в Адрано — куда как дороже, чем стоит льняное белье и кухонная утварь, которые она погрузит в повозку и привезет в Кастильоне.
— Ну, Бартоломео, — спросила я, — что это за очень важная вещь, которую ты должен мне сказать?
— Это очень важно, Роза, — серьезно ответил он. — Мне придется уехать отсюда.
— Уехать? — воскликнула я, и мое лицо сделалось похоже на смятое суфле.
— Да, я должен был уехать вечером. Мне не следовало оставаться здесь и сегодня. Просто хотелось перед отъездом увидеть тебя.
— Но почему? Куда ты едешь? — спросила я, и глаза мои наполнились слезами, а нижняя губа оттопырилась.
— Я собираюсь сесть на пароход до Чикаго, но ты не должна грустить потому, что очень скоро я пришлю за тобой. Ты приедешь ко мне, и мы поженимся.
— Правда? — переспросила я и просияла, но тут же снова помрачнела. — А почему ты уезжаешь?
— Я поругался с отцом и должен переждать, пока тучи рассеются. Ты ведь его знаешь. Это лучшее, что я могу сделать. Мы начнем там новую жизнь. Здесь для нас есть только поля, оливки и овцы. А в Штатах — большие города с высокими домами, достающими до облаков.
Все ездят автомобилях, носят красивую одежду, и у всех куча денег. Для молодых людей, готовых много работать, там полным-полно возможностей. Я еду к маминому брату, Цио Дженко, он мне поможет. А как только смогу, тут же пришлю за тобой. Но ты должна быть храброй и терпеливой. И никому ничего не говори, чтобы нам не помешали.
— Я никому не скажу, Бартоломео, — пообещала я, а сама уже видела себя на палубе парохода, плывущего в Америку, а потом еще в белом подвенечном
