— Мерседес. — Он взял жену за руку и посадил против себя. — Я должен рассказать тебе старую историю из моей жизни, которая произошла задолго до встречи с тобой, — тяжело начал Коррадо, не глядя в глаза жены, в которых зажглись тревожные огоньки. — Это произошло там, на Сицилии, в моем поселке, где я родился.
— Это история о другой женщине? — спросила Мерседес.
— Да. — Нехотя кивнул Коррадо. — О другой женщине и еще кое о чем.
И он поведал ей подробно о всех событиях, что произошли с ним и с молодой девушкой из их же поселка. Он рассказывал неторопливо, ничего не пропуская, давая возможность Мерседес почувствовать вместе с ним ту атмосферу поселка, те обстоятельства, что руководили порой их поступками.
Мерседес молча слушала Коррадо. Она была умной женщиной, прожившей со своим мужем большую часть своей жизни, которую считала счастливой, и не хотела судить его сгоряча, не подумав. К тому же у них росла дочь, Мануэла, которую они оба безумно любили. Девочка крепила их семью. Ради нее они оба были готовы пойти на любые лишения. И вот сейчас Мерседес думала, стоит ли прошлая история, которую ей рассказал муж, сегодняшней жизни, их благополучия, их будущего и будущего Мануэлы.
Рассказывая, Коррадо понимал, чем рискует, и боялся глядеть, как слушает его рассказ Мерседес, боялся посмотреть ей в глаза. Но дело было начато, и оставалось только довести рассказ до конца и потом ждать реакции Мерседес. Больше всего Коррадо жалел, что не рассказал ей обо всем раньше.
Рассказывая жене свою историю, Коррадо пытался представить себе раненого брата, лежащего на берегу. Коррадо казалось, что он отчетливо видит, как исказила боль черты лица брата, как пальцы его рук зарываются в песок, как волна перекатывается через тело, наполовину лежащее в воде, — такое неподвижное и беспомощное.
Коррадо часто представлял себя на месте брата. Как вдруг хлесткая боль пронзает тело, как перестают подчиняться руки и ноги, тело становится чужим, а боль остается. Как кровоточащую рану разъедает соленая морская вода. Мир вокруг меркнет и наступает темнота, от всего необъятного мира остается только боль, которая становится нестерпимой…
Может быть, эти фантазии питала его больная совесть. Ведь во всем происшедшем был виноват лишь он один, а пострадал его брат. Сейчас Коррадо уже не думал о Бернарде, которую оставил одну на произвол судьбы и которой грозила тогда не меньшая кара, чем ему. Родители и братья могли запросто убить ее, чтобы восстановить честь семьи.
Первое время она еще являлась ему во снах, но постепенно образ ее угасал, он все меньше вспоминал дни, проведенные с нею, и все труднее ему было представить, как выглядело ее лицо. Позже он часто задавался вопросом: а была ли вообще Бернарда в его жизни? Была ли вообще эта любовь? Может быть, всего лишь дурной сон? Но искалеченный пулей его родной брат был доказательством того, что все происшедшее — не плод фантазии.
Каплю за каплей последующая жизнь вытравляла из его памяти образ брошенной девушки. Чем труднее ему приходилось в борьбе за выживание в незнакомой Аргентине, тем реже он думал о том, что, возможно, у него уже есть сын или дочь. Едва только это приходило ему в голову, все валилось из рук и приходилось многое начинать сначала.
Когда он говорил Мерседес, что оставшаяся в двадцатилетней давности девушка превратилась в его памяти в бледную тень, он не кривил душой. Это была правда.
Предстань сейчас перед ним Бернарда, пусть и изменившаяся за двадцать лет, он, возможно, узнал бы ее мгновенно. Но, возможно, и прошел бы мимо, не обратив внимания. Человеческая память — очень сложная и непонятная штука, и никто не знает, что должно произойти, чтобы она ожила или, наоборот, умерла.
Внезапно Коррадо понял, что слишком погрузился в свои мысли, тогда как Мерседес терпеливо ждет продолжения его исповеди. Эта исповедь была куда труднее для него и ответственнее, чем предыдущая, — перед святым отцом. Церковь никогда не играла в жизни Коррадо большой роли, а вот Мерседес была для него такой важной составляющей, что, случись с ней беда, и вся его жизнь рассыпется в прах.
— Человек, который лежал на берегу, был мой брат, — Коррадо закончил рассказ, но не торопился взглянуть в глаза Мерседес. — То ранение сделало его на всю жизнь калекой, а недавно я узнал, что он умер, — сказал Коррадо. — После брата осталось двое маленьких детей.
— И ты мог скрывать от меня это столько лет? — спросила Мерседес. — Я всегда считала, что у нас с тобой нет тайн друг от друга.
— Да, — кивнул Коррадо, не пытаясь даже что-то придумать в оправдание. — Я хранил в себе эту тайну, потому что боялся открыть ее тебе. Я боялся потерять тебя. Потом у нас родилась Мануэла, и я стал бояться вдвойне. Так что не думай, будто это было легко, хранить от тебя тайну. Я всячески старался забыть прошлое, но порой мне хотелось кричать о нем тебе, чтобы ты тоже знала, как моя жизнь омрачена этой трагедией, но что-то заставляло меня молчать.
И вновь в комнате повисла тяжелая, гнетущая тишина. Мерседес не торопилась говорить что-то мужу, а Коррадо молча ждал ее суда. Мерседес медленно поднялась, сделала несколько шагов по комнате, повернулась к мужу спиной. Ей тяжело было говорить.
— Я не могу поверить, что ты столько лет таил от меня эту историю. Я только сейчас поняла, что ничего не знаю про твою жизнь до нашей встречи. Будто ты родился в тот день, когда мы познакомились с тобой.
— Но она, настоящая, действительно началось в тот день, когда мы познакомились, — убежденно сказал Коррадо.
Он сейчас смотрел на жену таким взглядом, какой бывает у преданной собаки, которая совершила проступок и осознает это.
— Я не осуждаю тебя, — повернулась Мерседес к мужу, — но я не смогу жить с тобой дальше, делая вид, будто ничего не произошло. — Она начала массировать кончиками пальцев виски, словно пыталась освободиться от головной боли. — Я не смогу не думать о том, что все эти годы не подозревала о многих твоих мыслях, твоих страхах, о твоих воспоминаниях, угрызениях совести. Я не понимаю, Коррадо, почему ты не доверял мне все это время? — почти крикнула она.
Как всякой любящей женщине, ей казался диким тот факт, что у ее мужа могла быть другая женщина, которую тот любил до нее. Умом она могла это понять, а сердцем, своей любовью к нему — нет. Никогда она не знала ревности, веря твердо во взаимное чувство Коррадо. А теперь она не была уверена в нем.
Если бы Коррадо рассказал ей обо всем тогда, когда они встретили друг друга и полюбили, у Мерседес не возникло бы сомнений. Но то, что Коррадо молчал об этом столько лет, сыграло ту же роль, что и платок в трагедии Шекспира. Не будь у них дочери, возможно, это был бы конец их семейной жизни. Но мысль о дочери, о ее будущем отрезвляла Мерседес.
