— Итак, Мэдди, — произнес Генри, когда присутствующие уселись. — Я хочу, чтобы ты знала: мы на твоей стороне. В городе тебя любят, и даже если тебе предъявят обвинение в суде, все отнесутся к тебе с пониманием.
— Все отнесутся с еще большим пониманием, если дело вообще не дойдет до суда, — вставила Джейн. Генри пропустил ее замечание мимо ушей.
— А теперь, если тебе есть что сказать мне, я готов выслушать и понять, — продолжал он.
— Ей нечего вам сказать, — отрезала Джейн. — Мы можем идти?
— Я должен добавить несколько слов, — сказал Генри. — И если вы намерены представлять интересы Мэдди, вам тоже будет нелишне послушать.
Джейн безмятежно улыбнулась, и Мэдди позволила себе расслабиться. Кей Эл прав: без адвоката не обойтись.
— Во-первых, у тебя был мотив, — произнес Генри, загибая пальцы. — По твоему собственному признанию, Брент изменял тебе; по свидетельству Хауи Бассета, он растрачивал имущество компании, четверть которой принадлежала тебе; и, наконец, по твоим же словам, Брент собирался отнять у тебя дочь.
— Судя по тому, что я слышала о Бренте Фарадее, — сказала Джейн, не обращаясь ни к кому в особенности, — мотив был у доброй половины жителей города.
— К тому же ты признала свою вину в разговоре с Джоном Уэбстером из банка, — продолжал Генри.
— Ничего подобного, — возразила Мэдди, вынужденная вступить в беседу.
— Согласно показаниям Уэбстера, ты предложила ему оставить тебя в одиночестве, когда открывала сейф, чтобы не скомпрометировать его.
Мэдди изумленно посмотрела на Генри:
— Что?
— Он утверждает, что, по твоим собственным словам, ты не желала втягивать его в преступление.
— Это была шутка, — ответила Мэдди, закрыв глаза.
— Никогда не шутите с банковскими служащими и полицейскими, — по-прежнему невозмутимо произнесла Джейн. — У них нет чувства юмора. Шериф, ваше последнее доказательство ничего не доказывает, и вы прекрасно об этом знаете.
— К тому же ты скрывала улики, — добавил Генри «Он нашел деньги». Мэдди попыталась придать лицу невинное выражение.
— Ты взяла в конторе мужа ящик и ничего не сказала мне о нем. Почему?
— Черт побери, — ответила Мэдди. — Я и забыла про это. Джейн велела мне собрать сведения о семейном бюджете, и мы с Тревой взяли ящик, но не смогли его открыть.
— Я действительно велела ей собрать все сведения, какие можно будет найти, — подтвердила Джейн. — Миссис Фарадей выполняла совет адвоката.
— Мне понадобится этот ящик, — сказал Генри. Мэдди кивнула. — Ну и, наконец, твое подозрительное поведение, — продолжал он. — Почему ты не сообщила об исчезновении мужа? Его убили в пятницу ночью, а нашли только в понедельник утром. Ты так и не заявила о пропаже. И еще свидетельство миссис Айвори Блэнкард…
— Кого? — переспросила Мэдди.
— Ты продала ей всю одежду супруга. Создается впечатление, будто ты знала, что он не вернется.
— Я надеялась, что он не вернется, — сказала Мэдди, и Джейн заерзала в кресле. — Я нашла авиабилеты в Рио и надеялась, что Брент уже смотал удочки. Генри, все, что вы говорите, лишено смысла. Вы утверждаете, что я застрелила мужа, который и без того собирался от меня уйти. Зачем, скажите на милость? И как я могла его застрелить? Для этого мне пришлось бы отвезти его в Пойнт и приставить пистолет к его виску, а он должен был спокойно сидеть в машине. Генри, между нами не было такого взаимного доверия.
— В таком случае перейдем к средствам убийства, — предложил Генри. — Как правило, средства занимают третье место после мотива и возможности. Брент так спокойно сидел в машине, потому что кто-то напичкал его неким веществом, которое коронер называет патентованным болеутолителем. По словам доктора Уолтона, тебе было предписано именно такое лекарство. Аптекарь из «Ревко» сообщил, что ты расспрашивала его о том, какое воздействие могут оказать семь таблеток. Коронер считает, что Брент принял дозу, эквивалентную семи таблеткам.
— Я расспрашивала аптекаря после того, как Брент проглотил таблетки, — ответила Мэдди. — Он проглотил их случайно. Я понимаю, мои слова звучат глупо, но это действительно так.
— Шериф… — начала Джейн, но Генри прервал ее, подняв руку.
— У тебя был мотив, возможность и средства для совершения убийства, но нет алиби. — Генри вздохнул, и его голос зазвучал серьезно и печально. — Мэдди, я помогу тебе добиться согласованного признания вины[5], и если дойдет до суда, мы постараемся устроить так, чтобы дело рассматривалось в Фрог-Пойнте. Здесь тебя любят, и всем известно, каким человеком был Брент. Фрог-Пойнт на твоей стороне.
— Все, хватит, — заявила Джейн, вскакивая из кресла и обращаясь к Мэдди. — До сих пор мне не доводилось выслушивать подобную чушь. У шерифа нет пистолета, стало быть, нет орудия преступления. Показания свидетелей, на которые он ссылается, недостаточно убедительны, чтобы сыграть решающую роль в суде, значит, нет и мотива. Наконец, шериф не может достоверно описать ваши действия в ту злополучную ночь, а значит, возможности совершить убийство у вас тоже не было. — Она повернулась к Генри и сказала: — Таким образом, шериф, все ваши измышления обращаются в пшик.
— Генри, я не делала этого, — взмолилась Мэдди.
— И к тому же она не делала этого, — подхватила Джейн. — Было очень приятно познакомиться с вами, джентльмены…
— Пожалуй, я не стану приглашать человека из Колумбуса, — сказал Кей Эл, выходя вслед за женщинами на стоянку. — Вы отлично справляетесь.
— Ничего подобного, — ответила Джейн и, повернувшись к Мэдди, добавила: — Наймите адвоката по уголовным делам, и побыстрее. Шериф собрал достаточно веские косвенные доказательства; стоит ему раздобыть прямые улики, и вы пропали. Он совсем неглуп, этот ваш шериф.
Прямые улики. Мэдди подумала о пистолете, лежащем в морозилке Тревы.
— Я не делала этого, — повторила она, но даже в ее собственных ушах эти слова прозвучали слишком безнадежно.
Весь следующий вечер Эм чувствовала усталость и мучительную ноющую боль. Ей было тесно и жарко в черном вельветовом платье, которое ее заставила надеть бабушка Хелен, сказав, что теперь везде кондиционированный воздух и все будет в порядке. Вокруг толпились люди; а вещи в похоронном зале казались чересчур массивными — портьеры, ковры, мебель и огромный закрытый ящик («Гроб», — шепнула Мэл; Трева тут, же дернула ее за руку и отвела в сторону). Эм хотелось закрыть глаза и ни о чем не думать. Все было мрачным и тяжеловесным, кроме изящных складных стульчиков, которые выглядели здесь совершенно неуместными. В помещении царили приглушенные цвета, звуки. Эм стояла, чувствуя себя деревянной куклой, и хотела лишь, чтобы все это побыстрее закончилось. Болела каждая клеточка ее тела, она плакала так долго, что едва не высохла от слез, но боль не отступала. Вчера она уснула, а когда проснулась, боль по-прежнему была с ней. Она еще не совсем очнулась, еще не пришла в себя, но уже знала, что беда — рядом, она сидит на краешке постели, словно злое чудище, словно тень, и не хочет уходить. Потом начались похороны ее папы, и он лежал в закрытом ящике, а Эм не могла даже взглянуть на него. Она не знала — хорошо это или плохо. Люди похлопывали ее по плечу, приговаривая: «Бедная крошка», — и Эм больше всего хотелось сесть и заплакать. Конечно, это не поможет; она три дня проливала слезы, которые подточили ее силы, но не облегчили мучений; и все же Эм продолжала плакать, потому что не могла делать ничего другого. Ничто не утешало ее, и казалось, что это будет продолжаться целую вечность.
