не выжила в той аварии. Такая жизнь для меня мучительна.
Если бы не Анна, вошедшая в спальню с доктором, не знаю, сколько бы еще так пролежала на полу, желая умереть.
Они уложили меня на постель. Перед своим расплывчатым взором я видела Анну, которая ухаживала за мной и заботливо укрывала одеялом мое продрогшее тело. Я наблюдала за тем, как доктор вытаскивает из своего чемодана шприц, а после болезненные ощущения, после которых немеет моя рука, а иногда и одна половина тела.
— Сейчас будет лучше, — слышу я голос доктора словно из-под воды.
Без каких-либо мыслей и ощущений я пролежала несколько часов. Все это время рядом со мной сидел мой лечащий врач и наблюдал за моим состоянием. Видимо, он понял, что я прихожу в себя, когда начала шевелиться и ко мне вернулся здоровый цвет кожи.
— Госпожа Райт, теперь Вы понимаете, для чего необходимо колоть препарат каждую неделю? Без него Вы становитесь неуправляемой. Вы можете навредить себе, потому что мозг перестает функционировать. Вы перестаете воспринимать реальность.
— Вы устроили это с моим мужем, чтобы я наконец убедилась в том, что без этого препарата мне не выжить? — хрипло проговорила я свои умозаключения.
Доктор тяжело вздыхает, снимает свои очки и массажирует переносицу. Спустя несколько секунд молчания он снова смотрит на меня.
— Вам придется смириться с тем, что Вы отныне зависимы от этого препарата.
Я елейно усмехаюсь.
— Мне уже кажется, что он создан лично для меня. Только я его экспериментирую? Мой личный наркотик?
— Ошибаетесь. Люди экспериментировали его еще до Вас.
Я вскидываю брови и смотрю на доктора.
— То есть Вы не отрицаете, что Ваша лаборатория проводит опыты на людях?
Он прочищает горло, опускает глаза и снова цепляет очки на нос.
— Все в рамках закона, госпожа Райт. Отдыхайте, — устало отвечает он и встает со стула.
— У меня к Вам просьба.
— Слушаю.
— Не говорите моему мужу, что у меня был приступ.
Доктор молча смотрел на меня и что-то обдумывал. Вероятно, моя просьба оказалась для него непосильной ношей, ведь он отчитывается перед Джексоном как дрессированный пес — рассказывает каждую мелочь, каждое изменение в моем поведении.
— Хорошо, не буду.
Хочется верить, что он не врет мне. Его обещание настолько пустое для меня, что я еле нахожу в себе веру в него.
Он покидает спальню, и я выдыхаю. Смотрю на потолок и прислушиваюсь к себе. Спокойствие, словно меня накачали тонной успокоительного. Я бы сказала безразличие. Что будет, что я имею сейчас, что было в прошлом — мне глубоко плевать.
Что за жидкость наполняет мой организм? Она делает из меня не разумную, бесчувственную, апатичную и вялую особь, которая сгодится лишь для того, чтобы греть собой матрас кровати и пялиться на потолок.
Что если Джексон этого и добивается? Сделать из меня индифферентный организм.
Пять лет назад.
— Проходи, милая.
Джексон придерживает входную массивную дверь громадного особняка, чтобы я смогла войти. Сразу в огромном холле меня окружило роскошное убранство этого места. Стоило мне поднять голову и увидеть высокие потолки, как сразу моя голова закружилась.
Я стянула с головы голубой платок, продолжая рассматривать убранство вокруг. Мне казалось, я попала во дворец. Гладкая, белая, скользкая плитка под ногами настолько сияет чистотой, что появилось желание снять обувь. Картины по обе стороны от двери окантованы золотой рамой, изображают женщин из восемнадцатого века. Посреди стены, что слева от двери, висит трехметровое зеркало, которое отображает дверь напротив, ведущая, насколько я поняла, в гостиную. Среди холла огромная лестница с золотыми перилами, а две белые колонны с двух сторон акцентируют на ней внимание.
Я вздрогнула, когда Джексон коснулся моих плеч, помогая снять шубу. Ко дню выписки из клиники он привез мне одежду и судя по внешнему виду и качеству товара, денег на нее он не пожалел.
Я чувствовала себя скованной, когда осматривала роскошное убранство вокруг себя. Ощущала себя не в своей тарелке. Вроде как я должна была почувствовать себя комфортно, потому что это мой дом, в котором я проживала с Джексоном до аварии. Должны были всплыть в памяти хотя бы какие-то моменты из прошлого, ведь каждый предмет в этом доме говорит о моем прошлом. Я касалась здесь всего, в каждой комнате ступала моя нога. Это мой дом.
Но как бы я себя не заставляла, как бы не пыталась сконцентрироваться, у меня не получалось ощутить тепло и уют. Все мне кажется здесь чужим, холодным, отстраненным, до жути незнакомым, некомфортным. Как и Джексон. И последнее самое ужасное по сравнению с тем, что я ощущаю в этом доме.
Джексон со спины обнимает меня за плечи и склоняется к моему уху.
— Это наш дом. Его стены пропитаны нашим с тобой счастьем, любимая. Здесь тебе всегда будет хорошо. Здесь ты вспомнишь меня.
Мои губы вздрагивают и выдают наподобие мимолетной улыбки. После его слов, которые Джексон проговорил полушепотом в мое ухо с упованием, я почему-то вместо радости и тепла ощутила в груди удар тревоги, после которого мне стало трудно дышать. Грудная клетка потяжелела от натиска беспокойства, взявшееся из ниоткуда.
Взявшееся от давления и присутствия Джексона.
Мне странно в этом признаваться, но я боюсь своего супруга. Для меня он чужой мужчина, который ожидает от меня женского тепла и любви. Я чувствую себя какой-то пленницей в руках маньяка. Эти мысли буквально подводят меня к пропасти паники. Мне хочется бежать и не оглядываться.
Почему во мне живут эти чувства с момента, как только я увидела его?
— Знакомые места?
Я сглатываю, затем прочищаю горло. Вместо слов, которые отказываются из меня выходить, словно я разучилась говорить под давлением своих самых разнообразных негативных эмоций, я лишь отрицательно помотала головой.
Джексон тяжело вздохнул, и я напряглась. Будто бы неосознанно пугаюсь его реакции, выражающей печаль, когда я снова отрицательно отвечаю на его часто задаваемый вопрос: «Вспоминаешь?»
— Ничего. Я тебе сейчас все покажу. Идем.
Джексон берет меня за руку и ведет в столовую. Здесь накрывали на стол рабочие этого громадного дома. Увидев нас, они остановились и поздоровались. В комнате находились четыре женщины лет двадцати пяти-тридцати на вид в специальной униформе — бежевое прямое платье до колен с белым фартуком спереди и белой косынкой на голове, которая прятала волосы. Одна из них взяла поднос со стола, на котором находился лишь один стакан с апельсиновым соком, и подошла ко мне.
— Госпожа Райт, добро пожаловать домой.
— Благодарю, — сдавленно ответила я, словно у меня пропал
