– Решение твое одобряю, почему бы нам не купить банк, – проговорил дядя Женя. Мне было приятно это слышать – ожидал упреков и старческого нытья. Получается, я опять был несправедлив к нему, беру свои слова обратно. Не все.
– До меня доходят разговоры, что президент серьезно озабочен состоянием бизнеса в стране. Борьба между предпринимателями давно перешла от конкурентной к закулисной и перерастает в криминальную, – продолжал дядя Женя.
Он удовлетворенно перевел дыхание, видя мое внимание. Ясно, что он тщательно готовился, а в таких разговорах самое трудное – начало.
– Он намерен жестко пресечь любые перекосы. Все должно быть сделано по закону. Мы можем надеяться на справедливое проведение аукциона, по новым, а точнее, по цивилизованным правилам. У нас есть реальный шанс победить. Конечно, твое решение было исключительно рискованным, но провидческим.
Дожили, теперь ясновидящим оказался я. Хотя не скрою, мне это приятно слышать. Сплошные приятности. Приторно даже.
– Рад слышать, – теперь надо успокоить старика, у него на лбу написано слово «обида», – не хотел втягивать вас в авантюру, чтобы не затрагивать ваше имя. Поэтому и принял такое решение, не посоветовавшись. Извините, я был не прав.
Дядя Женя никак не отреагировал на мои слова.
– И все-таки что-то не так, – он хлопнул ладонью по колену.
Я обратил внимание на его руки. Кожа на тыльной стороне ладоней стала дряблой, появились старческие пятна. Пальцы как будто стали длиннее и тоньше, и вообще старик заметно похудел.
– Если бы дело не касалось Максима, то все было бы логично и понятно, – спокойно и уверенно говорил Евгений Ильич. – Что-то здесь не вяжется.
– Мне трудно судить, но именно сейчас наступил подходящий момент. – Теперь наступила моя очередь глубокомысленно порассуждать, я приноровился к этому в разных интервью. – Если президент хочет очистить страну от коррупции и беспредела, то начинать надо именно с Максима. Только тогда народ поймет его правильно и, что самое главное, поверит.
– Ты сам-то веришь, что это возможно? – улыбнулся дядя Женя.
– Совершенно не важно, верю я или нет. Но только тогда мы сумеем избежать наших уродливых форм ведения бизнеса. И только тогда все предприниматели, и я в том числе, прижмем хвосты и будем работать по-настоящему, а не... – чуть не произнес слово «тырить».
Дядя Женя никогда не согласится, что наш бизнес основан на воровстве. По его мнению, мы работаем и зарабатываем. Вспомнил недавний афоризм одного нефтяника: «Чем работать и просить – лучше стырить и молчать».
– Будем надеяться, что так. В таком случае я снимаю шляпу перед президентом. – Впервые дядя Женя заговорил так образно.
Он заметил мое удивление.
– Да вот, ходил на юбилей одной поэтессы, купил сборник ее стихов, – смущаясь, сообщил он, вытаскивая из кармана книжку. Забавно, первый раз вижу его таким, – ты понимаешь, проняло. Даже не знал, что стихами можно достигнуть такой глубины.
Когда-то давно (когда же это было?) я любил читать поэтические сборники. Почему-то у Пушкина врезались в память не общепринятые строки, скажем, из Онегина, а, например, такие: «...одна, полуодета...». Это о мужской ревности, сильнейшее поэтическое чувство. Из современников запомнился тогда еще малоизвестный, а ныне маститый поэт: «Я помню то оцепененье, передо мной возникла ты...». Ну, скажите, чем хуже Пушкина? Но чтобы дядя Женя увлекался поэзией, фантастика! Хотя почему нет, библиотека у него колоссальная, правда, состоящая преимущественно из мемуаристики, истории, философии. А теперь вот и поэзия. Век живи...
– Ну, это я так, к слову, – он встал с кресла. – Хочешь почитать?
А почему нет?
– Конечно. С удовольствием.
– Для тебя и нес, – хитро улыбнувшись, ответил дядя Женя.
Наступил день подачи заявки. Озабоченный Михалыч, как всегда, старался оградить меня от неприятностей.
– Вы бы поменьше выступали в прессе, зачем нам такое внимание?
– Пойми, Михалыч, если бы мы помалкивали, нас бы потихоньку и прихлопнули. Привлекая внимание к нашим персонам, я тем самым создаю условия для твоей и моей безопасности. Заметил, аукционом заинтересовались иностранные наблюдатели?
Михалыч не стал возражать, но по его лицу было ясно, что он по-прежнему недоволен.
– Не люблю я такого, никогда не выпячивался. Ладно, вам виднее, – Михалыч развернул бумаги. – Ну так что, подаем заявку?
– Подписывай, Михалыч, мы же знали, на что идем.
– Тут надо заявить стартовую сумму, сколько писать?
Я призадумался. Минимальная цена, запрашиваемая правительством, определена в пятьдесят миллионов. Максим предложит пятьдесят пять, максимум шестьдесят. Больше не даст, удавится.
– Пиши семьдесят, Михалыч, – решил я, – на аукционе будем торговаться до ста.
– А если кто-то предложит больше? – засомневался Михалыч.
– Тогда все, кина, как говорится, не будет. А кто может дать больше? – Михалыч не на шутку напугал. – Разве есть кто-то еще?
– Это я так, просто спросил.
– Михалыч, ты не шути со мной, я сейчас с трудом понимаю юмор. Найти запросто сто миллионов баксов в нашей стране не сможет никто. Об этом стало бы известно задолго до аукциона.
– Хорошо, я подписываю и отправляю документы. – Михалыч закрыл папку и продолжал сидеть за столом.
– Что-то еще, Михалыч? – Вот человек, испортил настроение и не уходит.
Михалыч придал своему лицу мечтательное выражение. Никудышный из него артист.
– Думаю прикупить пару картин, как считаете? – Он был доволен произведенным эффектом, видя, как перекосилось от удивления мое лицо. – Выставка открылась, Рима Евгеньевна приглашала. Не идти нельзя, а пойду, так надо купить что-то.
– Слушай, Михалыч, не морочь мне голову, – пробормотал я. – Хочешь картину – иди и купи.
– Олег Александрович, нехорошо получается, она начнет спрашивать о вас, что я скажу?
Михалыч меня уже достал.
– Признавайся, что ты затеял, и оставь меня в покое вместе со своей Римой, как ее там, Евгеньевной.
– В таком случае я скажу, что покупаю картины для вас. Некрасиво получится, если вы совсем проигнорируете выставку. Весь город там будет. И соблюдем правила приличия.
– Михалыч, – пригрозил я, – с каких пор тебя стали заботить правила приличия?!
На Михалыча моя угроза не подействовала, как не подействовала бы любая другая.
– Пойду присмотрюсь, узнаю, что да как, – уклончиво ответил он. – Да и жена моя рвется на выставку.
– Так бы и сказал, Михалыч. Боишься признаться, что стал подкаблучником, – успокоился я.
Лицо Михалыча расплылось в улыбке.
– Ладно, купи что-нибудь и для меня, – разрешил я. – Уговорил.
