Вечером в доме собралась, кажется, вся деревня. Все, что имелось в доме, выставили на стол, посредине водрузили самогон все в тех же до боли знакомых высоких бутылках зеленого стекла. Нина, к удивлению матери и сестры, выпила рюмку, сплюнула и перешла на водку, которую привезла с собой.
– Другая ты стала, – то ли печально, то ли с одобрением сказала мать.
– Другая жизнь, другая личность, – солидно сказал сидевший напротив Нины широкоплечий мужик, и вдруг она поняла, что это никто другой, как Борька.
– Борька! – крикнула она. – Ты что же, на море не остался?
– На что мне эта лужа соленая? Детство это было. Борька указал Нине глазами на дверь, поговорить наедине, наверное, собирался, но Нина сделала вид, что этого призыва не заметила.
Какой-то совершенно незнакомый старикашка потянулся к ней через стол со стаканом самогона и просипел:
– Так разреши наши сомнения, Агафонова. Тебя ли наш народ видел по телевизору или не тебя?
– Меня, – ответила Нина спокойно, а за столом заорали так, словно им сообщили о пришествии Страшного суда.
Оказалось, что одна половина деревни поспорила по этому поводу с другой, поспорили – на деньги, чего раньше в деревне никогда не бывало. Теперь победители торжествовали, требовали свой приз, а проигравшие печалились и требовали с Нины доказательств, что это была именно она.
– Так кем же ты теперь в столице числишься? – не унимался все тот же старичок, и Нина внезапно узнала в нем бывшего председателя колхоза.
– Я работаю на телевидении, – ответила она. – В съемочной группе.
Ответа оказалось достаточно, хотя вряд ли за столом нашелся хоть один человек, который бы понял, чем Нина занимается. Но она сама даже немножко погордилась собой, поскольку и не соврала, и не очень приятной правды не сказала. Потому что Воробьев на прощанье ей испортил настроение, пояснив, что ассистент режиссера – это тот, кого называют «мальчиком за пивом», а вовсе не великая творческая должность. Но за этим столом поняли бы еще меньше – слово «ассистент».
– Снимаешь кино? – проявил знания Борька.
– Да.
– А как твое семейное положение? – не унимался бывший председатель. – Как материальный уровень достатка?
Однако мать уже почувствовала, что в этом плане жизнь у дочери сложилась непросто, что лучше об этом на народе не рассказывать и потому крикнула:
– Дайте хоть поначалу отдышаться девчонке! Все она вам расскажет, все! Ежели разом все услышите, так о чем потом за столом толковать будете?
– За столом надо пить! – изрек Борька и снова подал зазывный знак.
А пили, как отметила Нина, по-прежнему, жадно, без остановки, до потери пульса. Но все-таки, подумала она, чистый воздух, чистая вода да простая пища делают свое дело, а потому в городе пьянствовать тяжелей и страшней. В конце концов, и самогон, быть может, лучше магазинной водки, потому что он уж точно без всякой химии.
Через час про причину праздника, то есть про Нину, забыли начисто, потому что все, что она с собой привезла, все, что могла сообщить новенького и любопытного из столицы, было для них совершенно неинтересно. Жили своим – сохранятся ли колхозы или все станут ковбоями-фермерами и спрыснет ли необходимый дождь поля для хорошего урожая.
Нина почувствовала себя чужой, поначалу хотела обидеться, но потом поняла, что, собственно говоря, так и должно быть. Она здесь не чужая, да и никогда чужой не будет. Все по-русски – коли приедешь сюда со своей бедой, несчастной, обтрепанной, босой да голодной, то поначалу посмеются, позлорадствуют, а потом изо всех сил любой поможет всем чем может. А коль приехала как победительница, коль в душе своей каждый односельчанин тобой гордится, что теперь твой портрет на всю Россию по телевизору виден, то похвалили тебя, да забыли за весельем стола. Нечего обижаться, у всех своя жизнь, свои заботы.
Борька уже не знаки подавал, а хвативши самогону, сказал прямо, через весь стол:
– Эй, любовь моя первая, незабвенная, пойдем, потолкуем, что, уж нам и вспомнить нечего?
– Пойдем, – ответила Нина.
Они встали из-за стола, и особого внимания на этот маневр никто не обратил.
Нина вышла со двора и двинулась к центру деревни, к правлению и клубу и неожиданно увидела сверкающий купол церкви. Оказалось, что здание отремонтировали, покрасили, и церквушка, чуть не сто лет простоявшая в полном захламлении, словно заново родилась, засверкала, улыбнулась и от того, что она стояла на пригорке, беленькая, как невеста, все вокруг тоже приобрело какое-то веселенькое настроение.
Борька шел рядом и сопел, не зная, с чего начать разговор.
– Пойдем, Нин, на наше место.
– Куда?
– Да в дюны, к реке.
– Валя сказала, что нет уж там нашего места.
– Для нас-то есть, – пробурчал он.
– Перестань, Боря. Хорошо, что столько времени прошло. А встреться мы с тобой тогда, после твоего письма паскудного, я б тебя, наверное, и убила.
– Молодой я был, глупый.
– А сейчас поумнел? – усмехнулась Нина.
– Да уж как-нибудь! – обиженно ответил Борька. – Я свою житуху нужным курсом держу. Как наметил.
– Что-то я не понимаю. Так ты где сейчас?
– В Мурманске живу. Сперва там в рыбаках был, в Атлантике селедку ловил, а потом в порту работу дали. Хорошая работа, квартира есть и жена в магазине продавщицей работает.
– Дай Бог вам счастья. А здесь зачем?
– Сына матери на лето завез.
Он начал бубнить, принялся рассказывать Нине о своем житье-бытье в заполярном Мурманске, и очень быстро Нина поняла, что живет он хотя и в довольстве при жене-продавщице, но существование у него монотонное, серое, никакого конечного смысла не имеющее и все построено на том, чтобы двухкомнатную квартиру сменить на трехкомнатную.
– А дальше что? – спросила она.
– Обменяем на другой город.
– Какой?
– Где потеплее. В Мурманске все-таки ночь полярная и зимой мороз жжет так, что на двор выходить неохота. Ну, а у тебя дети есть, муж, семья?
Нина на мгновение задумалась. Врать не хотелось, но и правду в родную деревню сообщать тоже смысла не было. Начнутся пересуды, разговоры.
– Никого у меня нет, – жестко ответила она. – Тебе в жизни повезло, а мне нет. Работа есть, квартира есть, Москва есть. Вот и все.
И вдруг она увидела, что Борька при ее словах словно обрадовался, словно выпрямился и возгордился.
– Значит, Нина, без меня у тебя жизни не вышло, да?
– Не вышло, – ответила она, едва не расхохотавшись ему прямо в упитанное, гладкое лицо.
– Я так и подумал.
– Что подумал?
– Что у нас друг без друга жизни не будет! Ошибку мы тогда сделали, что разошлись. Ошибку.
– МЫ сделали?! – ударила Нина на «мы». – Ах ты мразюга вонючая! Мы! Поимел девку, обрюхатил, портки натянул и сбежал, а теперь толкуешь, что оба виноваты? А по глазкам твоим сальным я ж вижу, что ты прикидываешь, как бы меня опять на старое поймать, разжалобить да на сеновал завалить.
