Инстинкт самосохранения, я полагаю.
Несмотря ни на что, во мне теплится слабая (ложная?) надежда на то, что все обойдется. А вдруг Нил Карран не увидит меня в толпе, или увидит, но решит не упоминать о своем давнем знакомстве со Стиви, чтобы не давать повода для толков о том, будто он продвигает «своего» кандидата? Вопреки всему, я надеюсь, что уйду с сегодняшнего шоу в качестве жены Филипа.
Этот отель такой же безвкусный и кричащий, как и все остальные, виденные мной во время нашей поездки. У меня в голове они уже начали сливаться в однородную массу, сверкающую резким неоновым светом. Мы показываем наши ВИП-пригласительные деловитому администратору, и нас быстро проводят через путаницу темных коридоров к большим двойным дверям. Они распахиваются, и мы оказываемся в богато украшенном концертном зале.
Пол устлан плюшевыми коврами. Свечи, лампы, цветы и блестящий задник в глубине сцены производят должное впечатление. Столы и стулья занимают все пространство зала, ближе к сцене они стоят более плотными группами. Сам зал огромен — на мой взгляд, он рассчитан не менее чем на шестьсот человек. Да, до этого далеко блэкпульскому отелю «Королевский герб» с его маленьким, грязным и невыразительным залом.
Мы опоздали — все зрители уже собрались, и шоу уже идет. На первый взгляд кажется, что свободных мест больше нет, но капельдинер указывает нам на столик рядом со сценой, за которым в одиночестве сидит Лаура. Элвис со средиземноморским типом внешности поет «Голубые замшевые туфли» — и при этом мечется по сцене как одержимый. Самое необидное, что можно о нем сказать, — это что у него слишком блестящий костюм. Лаура оборачивается и замечает нас. Она улыбается и энергично машет рукой. Мы с Филипом лавируем между столиками и присоединяемся к ней. Она вскакивает и целует нас, хихикая от возбуждения.
— Мы много пропустили? — спрашивает Фил.
— Это четвертый конкурсант. Он из Греции.
— А остальные хоть что-нибудь из себя представляли? — спрашиваю я, больше из вежливости, чем из искреннего любопытства.
— Более-менее, но, конечно, до Стиви им очень далеко, — улыбаясь, отвечает Лаура. — «Я сам не свой» пели уже два раза. Это плохо, потому что песня приелась, и сложно будет объективно оценить следующего конкурсанта, который будет ее исполнять. Элвис из Германии спел «Деревянное сердце», что в общем-то было предсказуемо, ведь изначально это была немецкая детская песенка. Один парень здорово исполнил «Талисман на удачу», хотя ею трудно завоевать симпатии публики, потому что невозможно в полной мере продемонстрировать ту проникновенность вокала и тот контроль тона, которыми славился Элвис.
Лаура стала уже недурственным специалистом по Элвису. Я такими вещами никогда не интересовалась.
— А когда мы увидим Стиви? — спрашивает Фил.
— Он выступает десятым.
Я внутренне с горечью усмехаюсь. Катавасия начнется гораздо раньше. Бедному Стиви даже не удастся выступить — ясно, что он не сможет собраться для выхода на сцену после того, как Филип и Лаура узнают, что мы женаты. Мне непонятно, почему он в таком случае вообще настаивал на своем участии в шоу. Как глупо!
Довольно много Элвисов и среди публики. В основном зрители, но некоторые из них — конкурсанты, кто, отработав свой номер, пришли в зал, чтобы посмотреть номера своих соперников. Они поздравляют друг друга с удачным выступлением. Это не просто жест вежливости — все они восхищаются Элвисом и испытывают искреннюю радость, когда его песни хорошо звучат со сцены. Но в то же время они ненавидят друг друга. Жизнь — сложная штука.
Фил прослеживает за моим взглядом и говорит:
— Интересно, какое собирательное существительное используется для обозначения нескольких Элвисов, собравшихся вместе? Шайка? Сборище? Толпа? Группа?
— Стадо, — убежденно говорю я.
Не реагируя на мое замечание, Фил предлагает заказать бутылку шампанского. Лаура не против. Я решаю, что выпью фужер, хотя настроение у меня совсем не праздничное. Надеюсь, оно хоть немного заглушит боль. Несмотря на то что зрительный зал просто ломится от огромного количества официантов, я встаю и сама иду к бару, который не виден со сцены. Я специально выбираю время так, чтобы мой уход совпал с окончанием номера греческого Элвиса. Благодаря этому маневру Нил Карран не засечет меня по крайней мере до конца следующего выступления. Интересно, сколько еще раз мне удастся вот так исчезать из партера… Можно покупать закуску, заказывать выпивку, можно захотеть в туалет (мой старый и самый любимый трюк). Может ли это вообще сработать?
Мне удается выполнить задачу по заказу выпивки непосредственно в баре, хотя мне при этом и приходится с боем прорываться через заслон из трех официантов, считающих, что я саботирую их намерение заработать сегодня на чаевых. Уж кого-кого, а посетителей, которые горят желанием сами себя обслужить, эти ребята точно не рады видеть. На этот раз моя уловка сработала — когда я возвращаюсь к столику, Нила на сцене уже нет, горизонт чист.
Заглянув в программку (Лаура позаботилась, купила три), я узнаю, что сейчас выступает конкурсант из Дании. Да, этот конкурс действительно «европейский». В Блэкпуле четырнадцать из пятнадцати финалистов были англичанами. Здесь, в Вегасе, участников из Великобритании всего восемь.
Датчанин толстый и лысый. Ладно, допускаю, что к концу жизни Элвис несколько пополнел, но ведь лысым-то он точно никогда не был. Я вдруг как-то сильно обижаюсь за Элвиса. Я не могу понять, как этот вполне обыкновенный — нет, скажем уж честно — этот уродливый человек мог возомнить, что может изображать Элвиса. У меня к Элвису много претензий, но даже я признаю, что он был красавчиком.
Я разочарованно закрываю глаза — слабая попытка отрешиться от реальности. И происходит забавная вещь: я начинаю думать, что, может быть — только может быть, — датский Элвис не так уж плох. Если не смотреть на сцену, то можно подумать, что «Плач в часовне» исполняет сам Элвис. Его голос звучит абсолютно так же — сыро и пронизывающе. Открыв глаза, я уже не вижу лысого и толстого мужчину. Я вижу талантливого человека, с легкостью завладевшего аудиторией. От него потоками струятся живые эмоции, и даже я, хотя и являюсь внешне воплощением холодности, чувствую в груди трепет, когда он наклоняется (с трудом, костюм ему узок) и пожимает ручку маленькой девочке, сидящей совсем рядом со сценой. Ей самое большее семь, и она просто тает от удовольствия. К концу его второй песни я, заявив, что умираю с голода, вновь ускользаю в бар, чтобы купить питу и хумус. Скоро он заканчивает, и я слышу взрыв аплодисментов. Совершенно неосознанно я тоже хлопаю.
