смотреть в окно. Ну что ж, помолчим. Закрываю глаза, прислушиваюсь к своим ощущениям, тело словно онемевшее. Пытаюсь глубоко вдохнуть, вдохи даются с трудом.
– Ну как ты себя чувствуешь, дорогой зятек? – спокойным тоном спрашивает он. Можно подумать, его интересует мое самочувствие.
– Вашими молитвами, Владимир Иванович.
– Ну что ты, здоровье надо беречь. Воспаление легких – это коварное заболевание. Кажется, ничего страшного, но если запустить или неправильно лечить, могут быть и осложнения. Знаешь, был у меня один знакомый, так вот он даже умер от пневмонии. Запустил, так сказать, – хмыкает он. Угрожает, но я его не боюсь. Отбоялся уже свое.
– Да вроде не так все запущено. Дышу пока, – отвечаю ему.
– Хорошо. Это хорошо. Очень не хочется внука без отца оставлять. Так что дыши. Дыши глубже, Роберт, – говорит он, продолжая смотреть в окно. Молчим еще какое-то время, потом Сокол медленно отворачивается от окна. Пододвигает стул ближе ко мне. Садится. Долго смотрит мне в глаза. – Значит так. Я тут слышал, что ты со своим заболеванием страдаешь провалами в памяти. Совершенно не помнишь последнюю неделю, – вот не может Сокол говорить напрямую. Всю жизнь какими-то чертовыми намеками. Ну что ж, будем играть по его правилам. Выбора нет.
– Есть немного, Владимир Иванович. Память иногда меня подводит. Буду несказанно рад, если поможете все вспомнить.
– Конечно, помогу, что ж не помочь. Не чужие все-таки люди. Значит так, перед твоей болезнью моя дочь застукала тебя с очередной шлюхой. Бедная девочка, нехорошо ты с ней поступил. Так что она требует немедленного развода. Ее сейчас очень тяжело, и она уехала в Германию отдохнуть, нервы подлечить. А ты вот после ее отъезда заболел, сильно заболел. Пневмония – тяжелое заболевание. На днях к тебе зайдет наш адвокат, подпишешь документы на развод. Как положено, дом оставишь жене. Землю и место, на котором стоял твой клуб тоже отдашь, я в свое время много сил потратил, чтобы выбить тебе это место. За счета свои скрытые не переживай. Оставь себе. Моему внуку тоже нужно достойное обеспечение. Так что не волнуйся, все по-честному. Старею я, знаешь ли, сентиментальный стал. Жалостливый. Да и выборы у меня скоро, мне эта шумиха не нужна. И, да, дружку своему скажи, пусть папочку и флешку мне передаст. Да копий пусть не снимает. Ты меня знаешь, я свое слово держу. Разойдемся по-хорошему. А если что удумаете, так Бог – он все видит, может и наказать вас. Надеюсь, ты меня понял. Живи пока, выздоравливай, – Сокол замолкает, продолжая смотреть мне в глаза. – Надеюсь, мы друг друга поняли?
– Сын, – говорю я. – Илюша должен остаться со мной.
– Ну, пока моя дочь выздоравливает, приходит в себя, сын будет с тобой. А когда она вернется, вы решите это сами, с кем он останется. Тут я вмешиваться не могу. Да и ребенка стоит спросить, с кем ему будет лучше. Но я, как дед, имею полное право принимать участие в его воспитании. Дети у меня никудышные, может, из внука достойного человека воспитаем. Так что мое общение с внуком должно остаться прежним.
Сокол сочинил хорошую легенду. Я, значит, козел, который изменил его благочестивой дочурке. Она, значит, депрессию в Германии лечит. Испугался, значит, Сокол. А выборы тут мне, кстати, на руку сыграли. Не хочет Сокол репутацию марать перед выборами. Охренительные заголовки вышли бы на первые полосы: «Дочь Соколова Владимира Ивановича – наркоманка, пыталась убить своего мужа». Я представляю, в каком шоке был бы он сам, когда узнал бы, кто его дочь на самом деле. Но, надо сказать, его вариант событий меня устраивает, могло быть и хуже. Слово он свое сдержит, если дал. Только за это я его и уважаю. Но слово словом, а мне нужна страховка.
– Нет, Владимир Иванович, папка и флешка останутся у меня. Я верю вашему слову, знаю, что сдержите. Но с папкой убедительнее будет. Вы и меня тоже хорошо знаете. Просто так я не буду ее использовать.
Его скулы напрягаются, по-моему, я даже слышу, как скрипят его зубы.
– Ну, будем считать, что договорились, – констатирует он. Встает со стула, подходит ближе, бьет, как бы подбадривая, меня в бок. В место рядом со швами. Бьет сильно. Мои мышцы тут же напрягаются, и нижняя часть отзывается адской болью. Сука! Закрываю глаза, глубоко вдыхаю, в глазах темнеет. Слышу, как Сокол выходит из палаты. Матерюсь сквозь зубы, превозмогая боль. Чего-то подобного я и ожидал. Сокол не мог просто так мне все простить.
В палату заходит медсестра, замечает мое состояние. Зовет врача.
– Швы начали кровоточить. Я же предупреждал вас не делать резких движений. И не пытаться пока вставать. Еще рано.
– Да надоело, доктор, лежать в одном положении. Но я уже понял, что нельзя мне вставать.
– Вот и хорошо. Будете выполнять все указания – выздоровление пойдет быстрее.
Медсестра делает мне очередной укол обезболивающего, дышать становится легче.
– Привет, Эллочка, – слышу бодрый голос Дана. Он проходит в палату, наклоняется к девушке, что-то шепчет ей на ухо. Девушка тихо хихикает, выходит из палаты.
– Ну и как она? – спрашиваю его.
– Кто? Элла? Не знаю, еще не пробовал. Так, только думаю, – ухмыляется он. – А вот вчерашняя, «у меня есть парень, я не такая» очень громко стонет, аж уши закладывает.
– Ты все не уймешься. Не боишься, что однажды руки тебе переломают за то, что распускаешь их на чужое?
– Ну пусть рискнут. Так и я их не насилую, все по общему согласию. Шлюхи остаются шлюхами, даже имея парня.
Ничего не отвечаю, переубеждать его бесполезно.
– Папку забрал?
– Да, еще вчера.
– Спрячь ее понадежнее, пока я не выйду отсюда.
Дан кивает в ответ.
– Как прошло с Соколом?
– Нормально. Могло быть и хуже. Слушай, а куда он отправил мою дражайшую супругу?
– Не знаю, куда-то в Европу, в клинику для наркозависимых, да и нервишки подлечить. Она, по ходу, двинулась после выстрела. Я вот тут думаю: может, зря я не сказал ей, что ты живой. Думаешь, перегнул? Она в этом состоянии практически все подписала, пока папочка ее не появился.
– Даже если подписала, он все равно бы ее вытащил. Да и меня его легенда устраивает, – закрываю глаза, боль после визита тестя отпускает, опять проваливаюсь в сон.
Просыпаюсь от нежных прикосновений к своему лицу, не открываю глаза, просто наслаждаюсь, чувствую любимый запах моей малышки. Ее пальчики очерчивают мои скулы, гладят лицо, зарываются в волосы, нежно перебирая их. Чувствую, как она наклоняется ко мне, проводит губами по моим щекам. Целует шею. Черт. По телу проходят мурашки. Действие обезболивающего еще не прошло, и это хреново, потому что я ее хочу, а мне, вашу мать, нельзя.
– Остановись, малышка, – открываю глаза. Елизавета улыбается.
– Почему?
