– Лавандовый раф, – пояснила Смерть.
– А зачем тебе два?
– Знаешь, такое место… Всегда найдется, кого угостить кофе.
– Ты всегда была не в меру романтична и чересчур рассчитывала на символы, – я снова принюхался к кофе, но делать глоток не спешил. Пока не понял, какие у нее цели, лучше не торопиться.
– Мир говорит с нами этими символами, надо только уметь слушать. Тебе ли не знать.
Она тоже вертела стаканчик в руках, не делая ни глотка, а потом и вовсе отставила его в сторону и сплела пальцы, обняв руками колено.
Так мы и сидели в тишине, любуясь окрестной природой. Чужие люди, связанные общим прошлым, в котором не было ничего, что хотелось бы ностальгически вспомнить.
– Скажи, – начал я, щурясь глядя на какую-то птицу, парящую в бледно-голубом небе над нами. – Разве было бы лучше, будь я таким же, как все?
– Кому лучше? – уточнила Смерть, нисколько не удивившись вопросу.
Или не уточнила.
Или это и был ответ.
– Я не могу дать им все, что им нужно, – сказал я. – Только то, что они хотят.
– А они знают, чего хотят? – снова ответила она вопросом на вопрос.
Я покосился на нее. В бледно-голубом небе ее глаз узкие точки зрачков тоже парили, как две черные птицы. Равнодушные и хищные.
– Вот ты всегда хотела меня убить, – напомнил я. – Почему бы не выполнить это твое желание?
– Если я не убила тебя после того, как ты женился на той мошеннице, какой смысл сейчас? – она пожала плечами. – Не изображай из меня жестокую мстительницу. Я всегда тебя любила, Кир.
Ее губы дрогнули, словно в последнюю секунду она передумала это говорить, но не успела остановиться. Птицы-точки зрачков вспыхнули черным пламенем и расширились так, что бледная голубизна пропала. Растворилась в черноте.
Я наклонился к ней, чтобы забрать болезненную дрожь с ее губ, но в последнюю секунду Смерть увернулась, скользнув щекой по моей щеке и коснувшись губами мочки уха.
– А ты меня нет… – прошептала она. Ее пальцы коснулись угла челюсти, очертили подбородок – легкой, странной лаской. – Знаешь, очень хотелось тебя проклясть, как там в песне: «Пусть никто никогда не полюбит его, пусть он никогда не умрет».
– Не получилось… – сглотнув, шепотом отозвался я.
– Получилось даже лучше. Ты сам никого никогда не полюбишь. Надеюсь, теперь ты понимаешь, что это намного страшнее.
– Да, – беззвучно, немо сказал я. – Да.
Смерть продолжала тереться щекой о мою щеку, а пальцы ее рисовали узоры на моем лице. Чертили прямую линию по спинке носа, гладили скулу, подушечками едва касались губ.
– Ты даешь им то, что они хотят… А чего хочешь ты? – мурлыкнула она соблазнительно, так что я почувствовал себя пятилетним мальчишкой в огромном магазине игрушек и сладостей.
Чего я хочу…
– Я уже сказал, – голос был сиплым. – Убей меня. Так всем будет лучше.
Нежные до этого момента пальцы скользнули выше, зарываясь в мои волосы, резко сжали их, дернули – Смерть запрокинула мою голову назад и впилась губами в губы. Ядовито-сладкий запах ее духов стал оглушающе сильным, резким и настойчивым до тошноты. Словно вся она была этим запахом – и делилась им со мной, прикусывая губы и тут же зализывая саднящие следы.
Спустя много-много бесконечных мгновений она оторвалась от меня, будто допив до конца и шепнула прямо в губы:
– Хочешь? Точно хочешь?..
Авокадо, манго и горький кофе
– Девушка! – крикнул вслед таксист. – Вещи-то заберите!
Черт, вещи!
Спохватившись, вернулась к машине. Он уже сам вытаскивал мои сумки с заднего сиденья и выгружал чемодан из багажника, пока я стояла рядом, держа два горшочка с ростками манго и авокадо в руках. Прижала их к груди и выудила из кармана телефон.
– Жень, спустись, пожалуйста, помоги вещи забрать, – попросила я.
Сонный голос простонал в трубку в целом утвердительно.
Таксист вернулся в машину, качая головой и бормоча что-то про сумасшедших дамочек с рассадой, которым больше ничего не надо.
А разве надо?
Два зеленых ростка – все, что нажила.
Да и зачем это шмотье?
Ждать пришлось долго, и я нервно оглядывалась по сторонам, словно вправду верила, что за мной следят и десять минут на открытом пространстве – верное средство попасться на глаза кому не надо.
Наконец Женька появилась – сонная и злая, в махровом халате поверх футболки и пижамных штанов. Практически не открывая глаз, обняла меня, вздохнула и навьючила на себя сумки. Чемодан я подхватила за выдвинутую ручку сама.
Квартира встретила запахом свежего кофе – подруга успела по пути нажать кнопку кофеварки.
– Пять утра – это жестоко, – сообщила она мне, подставляя вторую чашку под тонкую струйку темной жидкости.
– Я не могла больше там оставаться.
Нигде я не могла оставаться. Дольше, чем на ночь, дольше, чем на день.
Кожа зудела, тревога взгрызалась в кости.
Я боялась, что веду себя, как девушки, убегающие от любви – но не слишком быстро, чтобы их можно было нагнать. Сжигала за собой мосты и пряталась, но всякий раз спрашивала себя – я точно оборвала все нити? Или протянула новые, за которые достаточно потянуть, чтобы найти меня?
Лучший способ не гадать, будут ли тебя искать – достаточно хорошо спрятаться.
И это тоже был самообман. Он не нашел меня, просто не нашел. Хотя искал. Точно искал. Точно! Я знаю.
Или нет.
Ощущение, что дальше так жить невозможно, гнало меня из укрытия в укрытие.
Дома все прежнее. Те же дороги, та же еда, те же запахи, тот же вид из окна.
У родителей еще хуже – я словно с размаху окунулась в ту же реку, давно превратившуюся в болото. Даже спальная футболка, которую выдала мне мама, была той же, что десять лет назад.
Оттуда я сбежала быстрее
