– Если ты не дура, выходи за него.
Брат не шутил, но я расхохоталась и стиснула его в объятиях.
– Эй, ребята, что тут происходит?
Перед нами стоял Финн с упаковкой на шесть бутылок пива в руках. Бобби напрягся, а я подвинулась, освобождая место для своего хорошего брата, который в последнее время вел себя очень плохо.
Финн сел с другой стороны от меня. Бобби, по крайней мере, не встал и не ушел. Я попыталась вознаградить его, вручив ему бутылку пива.
И тут я заметила, что в руке у Финна какая-то бумага. Вернее, целая папка с символикой Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе.
Финн подал ее мне.
– Целую ночь искал. Все-таки нашел.
Договор. Тот самый договор, в котором мы обязались навсегда отказаться от виноградника. Я пробежала его глазами. Три строчки для подписей. Бобби расписался в первой, Финн – в третьей. Вторая строчка, оставленная для меня, была пуста.
– Я что, его не подписала?
– Ты его не подписала, – подтвердил Финн.
Бобби глянул на договор, чтобы удостовериться.
– Подписи нет, – кивнул он.
Это определенно о чем-то говорило. Возможно, о том, что студенты-юристы вечно заняты и ничего не могут сделать как следует. А возможно, о чем-то еще.
Финн обнял меня за плечи.
– Его нужно вставить в рамку. Это твое прошлое пытается сообщить что-то твоему настоящему.
– Но что?
– Что – вот в чем вопрос.
Ответ нашелся у Бобби:
– Может, что юрист из тебя никудышный?
Он взял у меня договор и разорвал на мелкие кусочки.
Мы сидели молча. Стояло раннее утро. Туман рассеивался, оставляя после себя солнечный свет. С крыльца полусгоревшего домика вид открывался восхитительный.
– Мне виноградник по-прежнему не нужен, – нарушил молчание Финн.
– Мне тоже.
Бобби не смотрел на Финна, когда произнес эти слова, и все же он с ним согласился.
Я покосилась на Финна. Меня подмывало объяснить ему, что только что произошло: Бобби сделал первый шаг к примирению. Однако я промолчала. Решила довериться тому принципу, который усвоила в последние дни, наблюдая, как жизнь сначала разваливается, а потом восстанавливается – еще более прекрасной, чем я могла ожидать. Не всегда нужно выбиваться из сил, чтобы что-то исправить. Даже если все идет не так, как следует, иногда оно идет именно туда, куда нужно.
– Не хочу взваливать на себя ответственность, – продолжил Бобби. – Впрочем, дело не только в этом: вряд ли у меня получится. А тут нужна твердая вера в успех.
– Может, ты еще передумаешь, – заметила я.
– Ну, сама-то ты передумала только потому, что уже слишком поздно.
– Может, поздно, а может, и нет, – подал голос Финн.
– Может, и нет, – повторил Бобби.
Финн перегнулся через меня и протянул ему руку.
Бобби пожал ее.
А потом младшее поколение семьи Форд напилось, наблюдая, как всходит солнце.
Бен лежал на моей кровати, но не спал.
– Привет! – сказал он. – Все в порядке?
Я застыла на пороге – не потому, что не хотела приблизиться. Просто странно было видеть Бена в моей детской спальне. Только в этой комнате я по-настоящему чувствовала себя дома.
– Почему ты улыбаешься? – спросил Бен.
– Не могу пока ответить.
– В любом случае рад, что ты улыбаешься. Как она себя чувствует?
– Ты хотел сказать «он»?
– Нет, она. Твоя мама. За Дэна я не боюсь. Его ничто не берет.
– С родителями все хорошо. У них все будет хорошо.
– Отлично. Тогда иди скорей сюда.
Я присела на край кровати, и Бен положил мне руку на талию.
– Мэдди поехала в гостиницу вместе с Мишель. Она спрашивала, когда сможет вернуться. Спрашивала, сможет ли утром пойти с нами есть блинчики. Мило, правда?
– Очень.
– Я сказал Мэдди, что мы пытаемся отвоевать виноградник. Она была в восторге. Возможно, потому, что отсюда недалеко до блинчиков. Я рад, что ей нравится в Себастополе.
Я улыбнулась, потом посмотрела на Бена – по-настоящему посмотрела – и постаралась подобрать нужные слова.
– Бен, ты не можешь здесь остаться.
– В каком смысле?
– Ты не можешь остаться со мной. Даже на время. Ты должен поехать в Лондон и жить там.
– Ты со мной не поедешь?
Я решительно покачала головой.
Бен помолчал, как бы размышляя, что возразить.
– Я думал, у нас с тобой новый план.
– Ничего не выйдет. Ты должен жить с дочерью. Водить ее на футбол. Забирать из школы.
– Мэдди терпеть не может футбол.
– Она часть твоей жизни.
Бен сел на кровати.
– Ты тоже часть моей жизни.
– Дело не в Мэдди. Дело в том, что ты не рассказал мне о ней, когда еще мог сохранить нас обеих.
– По-моему, мы это уже проходили.
– Теперь я знаю, почему ты скрывал ее от меня. Ты не хотел, чтобы я увидела то, что вижу сейчас.
– И что же ты видишь?
– Что в какой-то степени тебе хочется быть с Мишель.
Бен молчал, глядя на подушку и пытаясь унять злость.
– Я ведь решил остаться с тобой. Разве не это главное?
– В глубине души тебе хотелось поступить иначе. По-твоему, это неважно?
– По-моему, это жизнь. Нам что-то предлагают, и мы либо соглашаемся, либо вспоминаем, почему оно того не стоит. Вспоминаем, что придется пожертвовать слишком многим.
Я знала, что Бен говорит искренне. Но я также знала, что он ошибается. Он не смог выбрать одно. Именно поэтому я и чувствовала, что между ним и Мишель есть некая близость.
Бен вздохнул.
– Я не хочу быть с Мишель.
– Она для тебя насущная необходимость.
– Мишель для меня не насущная необходимость. И вообще, что это значит?
Я не ответила. Не было нужды. Бен и так понял, что я имела в виду не Мишель. Я имела в виду Мэдди.
Бен не стал спорить. Потому что я сказала правду. С того мгновения, как в его жизни появилась Мэдди, он не видел ничего вокруг, кроме нее. И она этого заслуживала. Все остальное – я, Мишель – было вторично. Мы тоже этого заслуживали. Но даже если мы боремся за второе место, – а кому хочется бороться за второе место? – победителя все-таки надо определить. Внезапно я поняла, что жизнь вдали от семьи с человеком, который не способен мне ее заменить, для меня тоже вторична.
Бен не мог спорить, поэтому сказал то, в чем не сомневался:
– А тебе нужно быть здесь?
Я не ответила.
– Тебе нужно быть здесь, – утвердительно повторил он. – И не на время.
Бен все понял, хотя на этот раз я его опередила. Да, мне нужно быть в Сономе.
– Что ты собираешься делать? – спросил он.
– Виноградника у меня нет, а семья здесь жить не хочет. Они пытаются начать с чистого листа – и братья, и родители. Наверное, причины, по которым я остаюсь, сложнее, чем мне кажется.
– Или проще.
Я отвела волосы у него с лица.
– Я не пытаюсь тебя наказать. И не сержусь.
– Знаю. От этого только хуже.
Бен взял меня за руку и уложил рядом с собой.
– И все же я до сих пор думаю, что нам нужно быть вместе. Как ты это объяснишь?
Лицо Бена было совсем близко. На губах – улыбка, которую я так любила. Я внутренне согласилась: в каком-нибудь другом мире мы могли бы снова наладить отношения. Однако в голове против воли засела другая картина – не завтрашний день, а отдаленное будущее: Бен шагает по улице с дочерью и ее матерью. Своей женой. Похожую картину я уже видела в Силвер-Лейк. Но на этот раз я иду к ним навстречу. Мишель приехала в Лос-Анджелес по работе, Бен с Мэдди послушно последовали за ней. Бен начнет жаловаться, что до сих пор не привык к телекамерам, ко всеобщему вниманию, которое столько значит для Мишель. Однако по тону я пойму: в какой-то степени все это его забавляет, как забавляет нас то, что мы делаем ради любви. Приятно снова их увидеть, узнать, как дела у Мэдди. Бен будет улыбаться, электрическое напряжение между нами исчезнет, и ему на смену придет нечто иное. Нечто вроде дружбы.
Мы лежали на кровати, держась за руки. Мое свадебное платье по-прежнему висело на двери – хоть сейчас надевай.
– Почему мне кажется, что ты просто пытаешься поступить правильно? – спросил Бен.
– Потому что так и есть.
Он повернулся ко мне.
– А что, бывают однозначно правильные решения?
Синхронизация. Все сходится один к одному, словно указывает, где твое место. И все-таки ты непременно что-то теряешь. Что-то простое и одновременно сложное – другой маршрут, другой путь, которым могла бы пойти твоя жизнь, если бы ты сделал иной выбор. Если бы сел в свою машину. Если бы не вышел из чужой.
– Не закрывай глаза, – пробормотал Бен. – Если мы уснем, я не смогу тебя переубедить.
И тут же уснул.
Было уже девять часов, поэтому я поехала к папе в больницу. Лицо у него порозовело, и он снова стал похож сам на себя. От облегчения на глаза навернулись слезы. Отец нетерпеливо махнул рукой. Он не любил слез и не хотел смотреть, как я плачу. Особенно сейчас, когда у него нет сил меня утешать.
– Терпеть не могу больницы, – сказал он вместо приветствия. – Просто ненавижу.
