252
Чествование «Александрова дня» местами, в Москов. губ., вошло в обычай между крестьянами. Он празднуется 30 августа. Официальное празднование «19 февраля» доселе еще не установлено, хотя всего уместнее было приурочить его к установленному в 1896 г. празднованию Александра Невского – в честь Царя-Освободителя. При мин. внутр. дел гр. Д. А. Толстом воспрещено было общественным учреждениям чествование 25-летия освобождения крестьян, и вообще администрация смотрела косо на всякие сочувственные манифестации 19 февраля по поводу годовщины объявления воли. Не лишено назидательности, что родственный гр. Толстому по духу ретроград-крепостник граф Закревский тоже запретил в 1858 г. московской интеллигенции празднование 19 февраля.
В указанных Воспоминаниях «Старого гвардейца», напротив, говорится, что целый день шел снег. Но, очевидно, память изменяет автору, который самый день объявления манифеста относит то к 19, то к 26 февраля (см. Русск. Арх. 1892. № 1). Другие очевидцы передают, что 5 марта был один из тех светлых дней, которыми так редко балует холодная северная весна и которые в силу этого обстоятельства особенно бывают дороги и памятны (см. «Материалы». Т. III. Дневник А. В. Никитенко в Русск. Стар. 1891. № 1 и Г. Д. Щербачева в Русс. Арх. того же года. № 1).
Известный историк русского законодательства проф. И. Д. Беляев указывает, что скоро после манифеста Петра iii от 18 февраля 1762 об освобождении дворян от обязательной службы ждали с полным правом крестьяне отмены крепостного права, существование коего обусловливалось этою службой, и, так как ожидание не оправдалось, начались беспорядки. «Крестьяне на Руси» И. Д. Беляева, 275–277. См. там же, 258.
По инструкции, составленной Игнатьевым, петербургский обер-полицеймей-стер должен был распоряжаться на улицах, а сам генерал-губернатор Игнатьев, не отличавшийся, как передают, большею храбростью, безотлучно находился при особе Императрицы в Зимнем дворце. Петербургские полки были соединены по телеграфу; загородные тоже были наготове. Городовые вооружены револьверами (см. «Материалы», II, 129).
См. Материалы, III, 180. Русск. Стар., 1892. № 1.
См. там же.
См. н. Воспоминания Щербачева в Русск. Арх. В этот день, как отмечает официальный Истор. Обзор, по любопытному совпадению читалось за литургиею, так хорошо шедшее к событию дня, место из Послания к римлянам: «Братие! Нощь убо прейде, а день приближается. Отложим убо дела темные и облечемся в оружие света» и проч. (см. н. приложен, к Ж. М. Вн. Д.).
Член Главного комитета гр. В. А. Адлерберг сказал: «С первого слова ложь», – и решительно отказался подписать ст. i проекта Полож. о крест., где говорилось, что крепостное право отменяется «по желанию дворянства», и слова эти были вычеркнуты. (См. н. Материалы, III).
См. выше речь Александра II, а также отзыв Салтыкова.
Здравый народный смысл, между прочим, говорилось в Самаринском проекте, не увлекся ни ложными опасениями, ни несбыточными надеждами (см. н. сб. Семенова. Т. III. 4.1. С. 3–8). Вопреки уверению г. Семенова, видящего в Фила-ретовском произведении не одно, а даже несколько совершенств (sic) и рекомендующего его «как образец для составления подобных государственных актов» (см. н. сб. Семенова. Т. III. 4.2. С.783), – по единогласному свидетельству всех современников, слышавших чтение манифеста и наблюдавших впечатление, им произведенное, следует признать, что именно следует избегать такого «образца» при составлении государственных актов. Если даже и образованные люди выносили очень смутное впечатление при чтении этого неуклюжего, черствого, объемистого документа, то не трудно понять, какой образовался сумбур в головах массы крестьян при слушании этого растянутого «образца» приказносеминарской риторики и многословия (см. Воспом. миров, посред. г. Крылова в Русс. Старине, 1892. № 4 и Дневник конторщика в Русс. Арх., 1897. № 9. С. 134).
– И. С. Тургенев в письме своем А. И. Герцену, не зная истории составления манифеста, так передает свое впечатление по прочтении этого акта: «Самым явным образом он написан был по-французски и переведен на неуклюжий русский язык каким-нибудь немцем. Вот фразы вроде «благодетельно устроят» и «добрые патриархальные условия»– которых ни один русский мужик не поймет. Но самое дело он раскусит, и дело это устроено, по мере возможности, порядочно». «Мы здесь (в Париже), – продолжает Тургенев, – третьего дня отпели молебен в церкви и поп произнес нам краткую, но умную и трогательную речь, от которой я прослезился, а Н. И. Тургенев чуть не рыдал. Тут же был и старый кн. Волконский (декабрист). Много народа перед этим ушло из церкви… – Дожили до этого дня, а все не верится, и лихорадка колотит и досада душит, что не на месте». (Письма к Герцену. Женева, 92,141). Манифест 19 февраля был напечатан в том же 1861 г. на польском, финском, латышском, шведском, еврейском, татарском и армянском языках (см. Крест, вопр. Межова. СПб., 1865. С. 180–181).
«Матушка не могла поехать в церковь в день объявления манифеста, – пишет помянутый гвардеец, – потому что кучер явился к ней и с плачем объявил, что в такой великий для всех день ему невозможно работать» (Русс. Арх., 1892. № 1).
«В самый великий, священный для народа день объявления свободы петербургская полиция выпорола двух дворников, вся вина коих состояла в том, что они в трактире говорили незадолго до 5 марта о подписанной Государем воле» (см. Русс. Стар., 1891. № 1. С. 71).
См. н. Материалы, III, 190. – О личном настроении Виновника праздника кн. Мещерский говорит следующее: «То, чего не пришлось найти 32 года назад в обстановке и в настроении молящихся Исаакиевского собора, – писал он в 1893 г. в Гражданине, – то многие из нас увидели в этот день в лице Виновника торжества: выражение праздника. Сколько ясной радости, сколько душевного довольства было ярко написано на благородном лице Преемника Николая Первого в этот день, когда свершилось то, чего не решился сделать, легко сказать, кто: Николай I… Ни одна тучка не омрачала ясного неба (sic) на лице счастливого дарованным народу счастьем Монарха. Я в этот день, помню как вчера, видел лиц, присутствовавших при той трогательной сцене, когда на Сенатской площади (?) толпа благодарного народа впервые поднесла хлеб-соль своему Царю-Освободителю от освобожденных Им от крепости крестьян. Сии свидетели говорили об этой сцене со слезами умиления и прибавляли, что, право, им казалось, что Государь и Наследник его окружены были сиянием, до того светлы были и их лица, и лица народа. В тот же день, как рассказывали тогда, счастливый Монарх пошел навестить свою дочь, малолетнюю великую княжну Марию Александровну, и, сияя от радости, целуя ее, сказал, что сегодня – лучший день его жизни» (20 февраля 1893 г.).
См. Воспоминания Г. Д. Щербачева в № 1 Русс. Арх., 1891.
Русс. Стар., 1891. № 1. До 20-летнего возраста Никитенко был (как и Погодин) крепостным кавалергарда гр. Шереметева, владевшего 150000 душ. Никитенко, получивший солидное образование, рассказывает подробно мучительные перипетии, предшествовавшие его освобождению из позорной неволи и поступлению в Петербургский университет. Любопытная игра судьбы! Никитенко выдвинула и приуготовила освобождение та самая клерикальная реакция, которая имела в виду укрепление крепостного феодального строя жизни. «Созданный Меттернихом Священный союз, – пишет сам Никитенко, – имел в виду противодействовать идеям, возбужденным французскою революциею, т. е. парализовать движение народных масс к свободе, к обузданию феодального произвола, к установлению великого начала, что не народы существуют для правителей, а правители для народов. Это был настоящий заговор против народов. Не пренебрегая никакими средствами, союз призвал к себе на помощь и религию или, вернее, ту часть ее, которая была с руки ему: о смирении и повиновении. Любопытно, что и в наши дни обскуранты тоже признают за народом единственный “великий талант” —повиновение» (см. прим. П. Б. в Русс. Арх., 1877. № 9. С. 136). «Обходя идею братского равенства, составляющую главную суть учения Христа, он недобросовестно держался только буквы известных истин, которые, взятые в отдельности, всегда могут быть по произволу искажены. Так поступали обскуранты всех времен. Они пользовались религиею, как средством для отупения умов (с. 151–152)». Затем Никитенко рассказывает, как он попал в секретари одного из библейских обществ, созданных тогдашним реакционным движением, и как речь его, крепостного, пленила главу реакции кн. А. Н. Голицына, начавшего хлопотать у гр. Шереметева. Никитенко получил вольную в 1824 г.» причем много помог ему будущий декабрист Рылеев (см. Записки и Дневник Никитенко, 1873. Т. I. С. 160–173).
