267
См. Материалы, III, 194.
Любопытен рассказ об этой аудиенции, напечатанный со слов одного из крестьянских депутатов в С.-Петербургских Ведомостях.
«Братия! – писал депутат, – великое дело нам пришлось совершить для нашей общей пользы и признательности, которую мы изъявили первые из числа двадцати трех миллионов освобожденного народа Государю Императору.
Это сочувствие и признательность наша шибко прогремит во всей нашей России и даже будет известна за границей, в иностранных землях.
Первые слова Государя Императора к нам:
– Здравствуйте, дети!
– Здравия желаем, Ваше Императорское Величество!
– Мы пришли благодарить Тебя, Государь, за свободу, которую Ты даровал нам. Удостой принять хлеб и соль от трудов наших.
Его Величество перебивает нашу речь своим словом:
– Благодарю вас, дети, за сочувствие ваше, которое стоило немалого труда. Поняли ли, дети, что для вас сделано, в пользу вашего общего блага, Мною в объявленном вам Манифесте?
– Мы чувствительно благодарим Ваше Императорское Величество за Ваши великие благодеяния, которыми Вы обновили жизнь нашу.
Его Величество: —Это было начато еще Моим Родителем, но Он не успел его кончить при своей жизни. Мне пришлось с помощию Бога совершить оное дело, для блага вашего. Но вы, дети, теперь должны благодарить Бога и молиться о вечной памяти Моего Родителя, и самим вам, всем вообще, всем быть полезным для блага отечества. Благодарю вас; Я доволен вами». (Москов. Вед., 1861. № 94).
Напрасно мы стали бы искать в газетах того времени следы этого народного ликования и энтузиазма. Только через неделю появилась не столько для России, сколько для Европы, в Journal de St.-Petersbourg следующая заметка об одной из народных сцен, бывшей на Дворцовой площади перед Зимним дворцом: Государю представилась депутация мастеровых и крестьян, которая отделилась от толпы, собравшейся на площади в числе нескольких тысяч, и выразила в простых и трогательных выражениях признательность свою за освобождение от крепостной зависимости. Приведенный адрес также был напечатан в Journ. de St.-Petersbourg. Мы заимствуем его из Москов. Вед., напечатавших «перевод» в № от 17 марта. По всей вероятности, это тот самый адрес, который не был принят раньше.
Эта точка зрения настойчиво проводилась в исторической русской литературе. См. Материалы 1, 21–22.
См .Москов. Вед. от 19 февраля. № 41.
См. назв. Материалы, II, 115.
Впоследствии было пущено еще в продажу по 10 к. «Краткое изложение прав
и обязанностей крестьян, вышедших из креп, зависимости».
Моск. Вед. № 52.
Моск. Вед. № 58.
См. н. брошюру «Красное Яичко», 8, п, 13. После появления фельетона моего «Объявление воли» (в Русск. Вед. 5 марта 1894 г.) я получил чрез Ф. Д. Бобкова письмо от «бывшихкрепостных», в котором они писали: «Мы чрезвычайно благодарны за выражение чувств, которыми мы сами полны, но которые сами выразить не умеем иначе, как молитвой. Мы, собравшись в маленьком кружке, горячо поминали прошедшее, тяжелое время и день объявления в 1861 г. под праздничный веселый звон. С небес светило так ярко красное солнышко, освещая онемевшие от внезапной радости лица крепостных и сверкая на светлых штыках патруля, проходившего улицами, оказавшихся ненужными для смиренных овец, отпущенных из хлевов вечного страха и томительной неизвестности. Мы помним, как губернатор объявил 19 февраля, что объявление воли 19 числа не следует и не известно, когда состоится, что нас опечалило, а еще более оскорбляло то, почему-то господа были убеждены, что дворовые люди при объявлении воли будут буйствовать. Чтобы разуверить в этом общественное мнение насчет дворовых, мы 27 февраля составили статейку по поводу вышедшей тогда книжки г. Славина: «Как должны встретить крепостные люди волю», которую заключили так: «Класс дворовых людей не посрамит своего отечества и не опечалит своего великодушного Благодетеля благочестивейшего Государя Императора:
Но отрешившись от оков,
Предстанет в образе ином,
Не будет гостем кабаков
И распрощается с вином.
Мы смело тогда говорили это, зная людей своей среды и их настроение, и 5 марта в день объявления воли гордились, что не ошиблись и что действительно дар Царя приняли с должным благоговением и благодарностью. И ныне, в 33 годовщину, мы также горячо благодарим за освобождение Бога и молим за Царя-мученика».
Москов. Ведом., 1861. № 65. На другой день по объявлении воли в канцелярию московского генерал-губернатора поступило от бывшего дворового 5 трудовых рублей для употребления в память освобождения крестьян. Крестьяне с. Осоргина Звенигородского уезда собрали для той же цели по 25 к. с души, – всего 15 р. (см. № 41 Моск. Вед.). Но, к сожалению, столь симпатичное народное движение, не встретив должной поддержки и организации, затерялось бесследно и заглохло.
См. н. Летопись, прил. УК. М. В. Д., 159.
См. Красное Яичко, 16.
Только в 1896 г. собрались, наконец, приступить к постройке храма в память освобождения. Но любопытный признак времени: для такого великого всенародного памятника не могли найти в Москве лучшего места, как затерянная в одной из глухих окраин Москвы Миусская площадь! Впрочем, и то сказать, такие дела, как дарование свободы 23 миллионам имеют столь прочный и наглядный памятник в сердце народа, что не нуждаются в официальном напоминании и искусственном раздувании. Никому не знать, никому не счесть, справедливо писал в 1880 г. Госуд. совет, в своем адресе Александру II, сколько теплых молитв вознесено за него. (Биогр. слов., 875).
Моск. Вед., 1861. № 114.
См. н. приложение, 156, 158.
Из с. Лыскова писали, что самый бедный человек ставил в гривенник свечку (Моск. Вед. № 79).
См. Моск. Вед., 1861. № 74, 78, 79 и 83.
См. н. Летопись, 161–163.
См. Моск. Вед., 1861. № 74.
См. н. Летопись, 195.
См. Моск. Вед., 1861. № 78.
С особою тщательностью и предусмотрительностью, как нигде, обставлено было дело объявления воли горячим его энтузиастом калужским губернатором
В. А. Арцимовичем (см. ниже) по соглашению с местным духовенством. Имелось в виду во всей губернии окончить в один день объявление воли, но частью распутица, частью недостаток энергии, помешал исполнить это намерение. (См. Воспоминания г. Сахарова в Русской Мысли, 1899. № 8).
О крестьянских тяжбах с помещиками, веденных А. М. Унковским, см. ниже
§ 06 А. М. Унковском.
См. Моск. Ведом., 1861. № 64.
Г. Крылов указывает в своих воспоминаниях на полную безграмотность массы, совершенную неподготовленность полицейских властей к реформе и неожиданность для помещиков такой быстрой развязки (как известно, крепостники высших сфер рассчитывали и разглашали о неизбежности провала проектов Редакционных комиссий в Главном комитете). В обширных уездах было по одному исправнику и по два становых; мировые посредники были введены впоследствии. Печати запрещено было подготовлять публику к реформе и вообще касаться воли и порядка ее объявления. Ждали волю долго, но она упала на помещиков и крестьян как снег на голову (Рус. Стар., 1892. № 4. С. 88). Многие помещики и в особенности помещицы типа Падейковой и после объявления воли все еще не хотели верить, что их царству пришел конец и так-таки отошли в вечность в сладкой уверенности, что не сегодня-завтра царь положит гнев на милость, кончится «недоразумение», и опять будут отданы под «отеческую» власть помещиков «хамы», для их же пользы. «Это все наш Арцимович выдумал», – говорила одна благонамеренная калужская помещица г. Сахарову (см. назв. Воспом.).
Воля или Положения о крестьянах, читаем у г. Крылова, была сброшюрована в одну книгу in folio в 400 страниц. Сначала стоял указ Правительствующему Сенату, потом манифест, затем общее положение и т. д., всего 15 отдельных законоположений (в «Крестьянском Вопросе» Межова показано даже больше и вернее, – а именно 23. См. С.178. № 1408), написанных на языке, мало понятном для народа, на «приказном» языке. По справедливому замечанию г. Крылова, как ни мало знакомы были образованные люди с законами, но все же им легче было усвоить смысл всех 15 томов Свода Законов, чем неграмотным крестьянам 400 страниц разбросанных пятнадцати крестьянских узаконений (см. там же с. 96). Один из членов Редакц. ком. кн. Черкасский впоследствии откровенно признавался, что если бы ему пришлось сызнова составлять проект Положений, то он ограничился бы сотнею статей, изложенных на языке, понятном народу (см. письмо его к Милютину в н. с. Леруа-Болье, 61). Ю. Ф. Самарин рассказывает о своих бесплодных усилиях растолковать Положения. «Вот ведь воля царя», – говорил он им, читая статьи. «Где же нам, батюшка, понять, – отвечали крестьяне, – мы народ темный». См. письмо Самарина к Милютину в н. с. Леруа-Болье: L’ empire etc. С. 415). Для предупреждения такого печального недоразумения Я. И. Ростовцев проектировал приглашение в состав Редакционной комиссии двух смышленых крестьян с тем, чтобы они давали в качестве экспертов заключения о степени вразумительности для крестьян Положений (см. Первые шаги к освобожд. крест. Еленева, 87). В некоторых местах мировые посредники эксплуатировали это непонимание в пользу помещиков (см. Головачева. Десять лет реформ, гл. VII), а в других прямо искажался смысл закона и агентами администрации в ущерб крестьянам. (См. статью Кавелина в Вест. Евр., 1883.).
