где в 1990-е годы разразилась первая европейская война после Второй мировой войны, нам ‹…› особенно помогали немцы, которые сами пережили бомбежки или были беженцами. О пережитом эти люди скупо рассказали лишь через много лет. В 1990-е годы я в своих публичных выступлениях говорила о том, что немцам как «народу преступников» (Tätervolk) особенно трудно говорить о своей травме. Тогда я и познакомилась со многими пожилыми немцами, которых зачастую очень трогали мои слова. Они признавались, что это был первый случай, когда кто-то признал их жертвами войны. После одного из выступлений у меня завязались доверительные отношения с Сибиллой Дрейер, руководившей женским отделением Союза изгнанных. Мы начали сотрудничать, проводить совместные семинары, конгрессы, лекции, встречи, на которых участники рассказывали о себе [601].
Эта знакомая помогла мне также ясно понять, насколько тесно связаны разные истории беженцев. С приходом беженцев из бывшей Югославии о пережитом ими узнала вся Европа. Подобно тому как лишь в свете войны во Вьетнаме заново открыли понятие травмы и, признав ее частью медицинского диагноза, помогли жертвам Холокоста, так и в Германии лишь в свете ужасов югославской войны на травмы беженства и изгнания взглянули по-новому и стали открыто о них говорить.
Neue Heimat («Новая родина») – так называлась строительная компания, которая в разбомбленной послевоенной Германии взялась восстанавливать страну. Насущной задачей тогда было дать крышу над головой 14 миллионам беженцев и депортированных. После 1989 года в новых федеральных землях опять возникла «новая родина», на этот раз в основном за счет системных перемен, расчистки и реконструкции, которые в значительной степени стерли с лица земли старую родину жителей ГДР. Задача создания еще одной новой родины встала как перед Западом, так и перед Востоком Германии после 2015 года. Глубокие изменения уже происходят, и новая цель заключается в том, чтобы этот переход осуществить совместно и конструктивно. На повестке дня стоит вопрос: как Германии стать второй родиной для тех, кто покинул свою родину из-за войны и насилия? Для этого необходимо общество, которое не встречает мигрантов с недоверием, враждой или даже ненавистью, но обеспечивает им безопасность, защиту и перспективы развития. Местные жители должны проявить сочувствие к иммигрантам, испытывающим трудности адаптации, которые наглядно описывает Корнелия Коппеч: «Действительно теряешь существенную часть самого себя, попадая в другую страну. Сначала теряешь свой язык, затем свою идентичность – как гражданин, как сын или дочь, как член определенного этнического коллектива, как коренной житель. Но постепенно эти потери могут обернуться обогащением: учишь новый язык, отождествляешь себя с новым и обретаешь новую родину – в идеальном случае» [602]. Сочувствие местных жителей к мигрантам – одна сторона медали; другая сторона – уважение иммигрантами общественного порядка принимающей страны. Дело полиции пресекать образование агрессивных групп, которые терроризируют людей и сеют беспорядки.
Важная предпосылка для интеграции – преодоление отчуждения. «Лишившийся своих корней нигде не чувствует себя дома», – говорил германист Джон Спалек, родившийся в 1928 году в Варшаве и бежавший со своей семьей от Советов в США. Он остался навсегда эмигрантом и помогал другим эмигрантам. Он никогда не жалел о сделанном шаге и, хотя Нью-Йорк не стал для него домом, он нашел там вторую родину. Он чувствовал, что его приняли, и сумел прижиться, потому что «здесь никто у меня не спрашивает, откуда я родом» [603]. Ощущение, что ты свой, принят, и ведешь автономную, нормальную жизнь, не привлекая к себе лишнего внимания, не подвергаясь постоянным расспросам, – это и есть то, что может предложить вторая родина [604].
Большая часть иммигрантов давно разъехалась по регионам Германии и укоренилась. Представители второго поколения турецких мигрантов претендуют на то, чтобы считаться коренными жителями, и внушают уважение, как, например, комик Бюлент Сейран со своим безупречным мангеймским акцентом. Юмористические и развлекательные телешоу – прекрасный путь к успеху, но чем еще мигранты могут привлечь к себе симпатию общества? Что объединяет их с принимающей страной кроме пространства, в котором они живут? Есть ли музеи, представляющие их истории, или памятники и другие символы их присутствия в публичном пространстве? Какие истории, принесенные с собой или пережитые мигрантами, находят отклик у их соседей? Только когда публичное пространство и национальная память обогатятся подобными историями, понятие родины станет более разнообразным и многоголосым. Родина воспринимается и передается многообразно: не только в ландшафте и архитектуре, но и в многочисленных культурных практиках, которые можно перенести через границы – язык, рассказы, стихи, молитвы, рецепты, картины или музыка. Ландшафт и архитектурная среда остаются на прежнем месте, но другим «подаркам» всегда найдется место на новой родине. Тогда «новая родина» – это пространство совместного проживания, сообща воспринимаемое как родина.
Подорвать новое понятие родины может сосредоточенность на локальном и региональном – на городе, регионе или местности. Если политика определяет политическое пространство абстрактного государства и абстрактной нации сверху, то жители обживают, обустраивают и формируют пространство своего совместного проживания преимущественно сами, наделяя его смыслами и значением снизу. Своими поступками, отношениями, инициативами и планами они перформативно воссоздают родину, исключая или включая в нее других, и это подразумевает вступаться друг за друга, оказывать доверие и уважение друг ко другу, опробовать новые формы совместной жизни. Все, что вмещает слово «родина», в конечном счете определяется на месте. Поэтому родина всегда перестраивается.
Коронавирус и чувство общности: кризис и шанс
Что такое чувство общности?
Философу Карлу Ясперсу принадлежит фраза: «Правда есть то, что объединяет нас». Ее лучше перевернуть, чтобы правильно понять. Получится: «То, что нас объединяет, есть правда». Эта сентенция звучит повсюду, даже если ее не произносят вслух. Устанавливая монополию на собственную правду, социальные коллективы всегда воздвигали границы и выстраивали иерархии, что затрудняло общение с другими группами. Для Ясперса, напротив, правда – не имущество, которое надлежит защищать от других, а то, что можно искать и находить сообща и что таким образом создает новые связи между людьми.
Чувство общности также исторически трактовалось по-разному, например как подчинение более высокой целостности, вроде «немецкой народной общности». «Ты – ничто, твой народ – это все!» – таким был популярный лозунг во времена национал-социализма. Политолог Альберт Хиршман (1915–2012) хорошо помнил эти времена. Еврей, он был вынужден в 1933 году бежать из Германии, участвовал в гражданской войне в Испании, а в годы Второй мировой войны спасал беженцев в оккупированной Франции. Он стал профессором Принстонского университета, занимался политэкономией и риторикой. К проявлениям чувства общности он относился весьма скептически, считая опасным,
