рады: общих врагов Москвы и Польши... Теперь же, стоя на почве религии, которая в
своей свободе должна быть неприкосновенна ни для прямого притеснения, ни для
казуистики, пи для соблазна,—царский великий посол объявил торжественно, что царь,
„для православные веры и святых Божиих церквей", готов забыть личную свою обиду,
если король и паны ради помирятся с козаками, которые домогаются
неприкосновенности православия в пределах Польши, и помирятся не иначе, как на
основании Зборовского договора.
В переводе па язык практики, царское великодушие, в настоящем случае, значило
не больше и ие меньше, как московский протекторат над остатком непревращенной
еще в ииоверщипу Руси в пределах соседнего государства,—протекторат, от которого
оставался один только шаг до занятия всех подьскорусских провинций во пая
охранения древней русской веры. По пословице: „долг платежом красенъ", московский
царь расплачивался с Поль шею за принятого Сигизмундом Ш под покровительство
такого же разбойника, и даже большего, чем Хмель, и за насильственное присвоение
царского права в Москве Владиславу Жигимоитовичу. Государственное достоинство
России требовало от Полыни, при уплате долга, надлежащих процентов, и вот, при всей
фактической правоте вековой нанастницы, она сделана преступницею, требующею
казни чрез палача, Хмельницкого.
Царский великий и полномочный посол с тем и уехал, что Польша должна быть
казнена за нарушение Зборовского договора, нарушенного козаками. беспощадный и
несправедливый, но вполне заслуженный, приговор свой формулировал он следующим
образом:
„Так как великий государь, его царское величество, для православные христианские
веры и святых Божиих церквей, желая успокоить междоусобие, хотел простить таких
людей, которые за оскорбление чести великого государя достойны были смерти,—но
король Янъ
.
383
Казимир и паны рады поставили это ни во чтб, поэтому великий государь, его
царское величество,не будет терпеть такого бесчестия и не станет к вам посылать своих
послов, а велит о всех ваших неправдах и о нарушении вами договора писать во все
окрестные государства к государям християнским и бусурман СЕЙМ, ИИ за
православную веру, и за святые Божии церкви, и за свою честь будет стоять, сколько
подаст ему помощи милосердый Богъ".
Эти слова были только перифразом того, что говорит Иоанн III. Мысль Великого
Собирателя Русской земли оказалась бессмертною.
Польша находилась в отчаянном положении, как это вскоре доказали события, но,
по малорусской пословице: „дурень думкою богатие", она готовилась нанести
последний удар козацкому Минотавру в такое время, когда оп, волею исторических
судеб, сделался орудием того, „о чемъ", по его словам, „никогда не думалъ". Польша
насчитывала сотни тысяч союзных сил. Она утешалась известиями, что „хлопы не
хотят слушать Хмеля", а с Ордой едва начинают сговариваться. Творя своего Пана Бога
по образу своему и по подобию, она твердила, что он „совершит свое дело" в пользу
панов и тпляхты. Наконец, она уверяла и себя, и других, что Москали прислали
Хмельницкому деньги и артиллерию, как будто ей от этого было бы легче.
Между тем новый волопиский господарь, Стефан Гергица, просил у панов помощи,
королевских советников будто у него под Сочавой 200.000 боевого пароду, не считая
50.000 союзных сил, которые не дают козакам подойти на выручку Тимоша. За помощь,
Герчица обещал все эти войска вести лично, куда прикажет король. Даже
силистрийский байта просил короля под секретом, чтоб оп привел Козаков к
невозможности вторгнуться в Волощину. У Яна Казимира давно уже была, как
выражались его клевреты, mina imperatorska; про него, по иезуитскому камертону,
трубили во все трубы, звонили во все колокола и, может быть, одпа только Москва, стоя
за пределами иезуитского господства над европейскими и азиатскими умами, понимала
все ничтожество польского короля и всю несостоятельность его королевства.
Разсчитывая на командование сотнями тысяч войска и на подавление не только
польской, но и московской Руси, Ян Казимир послал в помощь союзным князькам 40
хоругвей и 1.200 драгун с 6 пушками, под начальством Коядрацкого, по имени Русина.
Теперь ему оставалось только ждать оть совершающего свое дело Пана Бога великия и
богатые милости за свои личные и за панския
384
.
добродетели. Но, чтобы тем скорее и блистательнее воспользоваться этой
милостью, он двинулся со всем войском к югу, где намеревался запять удобную
позицию для соединения всех союзных войск. Из этого мудрого на бумаге и на словах
плана вышла, как увидим, все та же неурядица, на которую московские послы
указывали панам пальцем.
Военная рада представила самому королю назначить местность для лагеря, и король
избрал Галич. Разослав универсалы, возвещавшие, что он идет на Козаков, король
выступил 29 августа из-под Глинян. Он подвигался медленно, потому что осенняя
слякоть портила дороги.
На пути своем получил он из-под Сочавы благодарность за подкрепление и вместе с
нею уверение в общей готовности служить ему. Новый волошский господарь просил
его направлять свой поход в Украину. Король давно уже думал о том, чтоб пдтп в
Украину, и с этой целью послал литовскому гетману повеление— двинуться к Киеву в
то самое время, когда коронное войско будет приближаться к этому центру
Малороссии. Но литовский гетман „не послушался* короля, как в свое время не
послушался его брата, Владислава, гетман коронный. Ослушание свое оправдывал он
тем, что Москва стягиваетъ' войска к литовским границам. Итак Ян Казимир напрасно
дразнил своих народных пророков, отдав кальвинисту виленекое воеводство. Все
обвиняли Радивила в измене; но в Польше тогда столько людей было изменниками,
начиная с короля, что и самого Хмельницкого с его сыновьями, находили возможным
уравнять в дигяитарствах с Замойскими, Жовковскими, Конецподьскими. Как в
Московском Государстве, опозоренном так называемым расстригою, великопанскому
дому Мпитков было возможно принять в свое родство Тушинского Вора, так ив
королерстве „доблестных Поляковъ", после избрания на престол расстриги по воле
разбойника, следовало допустить и этого самого разбойника к участию во всех
пожалованиях, предоставленных королю-разстриге.
Получив благодарственное письмо от Стефана Гергицы с просьбой о походе в
Украину, и сведав, что Хмельницкий, со всеми своими силами, идет на освобождение
Сочавы, Ян Казимир опять переменил свой план и решился—часть войска послать
комонником под Сочаву, а с остальным подвигаться медленно к Подольскому Каменцу.
.
S85
Через несколько дней пришли другие вести,—что Хмельницкий остается в Белой
Церкви, и только часть Козаков и Татар „запустилась" • йод Константинов. Опять
изменили план похода окружавшие своего короля паны: король должен быль остаться в
Галиче, а войско идти на Козаков и Татар. Между тем снова повторились
предостережения, напоминавшие Зборовщину,—что неприятель приближается с
великими силами. Король снова переменил свое намерение;, и двинулся со всем
войском под неприступный Каменец, где он мог дождаться безопасно обещанных ему
подкреплений из-под Сочавы.
Еще через несколько дней пришли письма от Гергицы и Ракочия. Один уведомлял,
что два козацкие полка идут на выручку Сочавы, что сам Хмельницкий выступил в
поход, но не известно, куда, в помощь ли сыну? или же против королевского войска, и
что хан, после байрама, садится на коня. Другой просил заградить путь в Волощину —
Хмельницкому на выручку сына, а Лупулу на выручку сокровищ. Ракочия пугало
движение силистрийского бати с Турками и Татарами на сю сторону Дуная: байт мог
освободить и сына Хмельницкого и сокровища Лупула от осаждающих.
Вместе с тем король узнал, что Хмельницкий приближается, по хана с ним нет.
Коронное войско стояло уже тогда под Каменцем. Паны, имевшие добра в Подолии и
Покутье, боялись жолнерских грабежей, поэтому убеждали короля отозвать
Кондрацкого из-под Сочавы, наступить на Хмельницкого, пока не соединился он с
ханом, и положить конец козацким бунтам (исщс glowЈ rcbellii), а потом взять Сочаву.
Противоречил им в военной раде коронный маршал, Любомирский: он советовал взять
сперва Сочаву, чтобы не оставлять неприятеля у себя в тылу, чтобы не потерять
союзников, чтобы славою, которою стоят войны, поразить слух неприятеля и ударить
