"Издеваются, черти, а что я сделал такого?"
В Чокурдахе им сказали, что ремонт лыжи, которая стояла на их старом самолете, закончен и что нужно как можно скорее возвращаться в Тикси, желательно без ночевки в Чокурдахе. Подвоз грузов для высокоширотной экспедиции Арктического института закончился, и начинались полеты с научными работниками на борту.
- А вам, - сказали Богачеву, - пришла радиограмма из Москвы, но мы ее в Тикси переслали.
- От кого? Ему ответили:
- От Струмилиной...
6
- Груза в Тикси много? - спросил Струмилин.
- Да. Мы вам лес загрузим и картошку. И лук.
- Сколько всего?
- Под завязку.
- Ладно.
Струмилин вышел из диспетчерской. Мела поземка. Снег был колючий, как щетина.
Низкие рваные облака казались черными, а небо, проглядывавшее сквозь эти низкие рваные облака, было серебряного цвета.
"Будет снег, - решил Струмилин. - Когда небо кажется перламутровым, а облака черными, тогда обязательно начинается снег".
Экипаж сидел в столовой. Володя Пьянков сбегал к своим друзьям чукчам и принес нельму.
- Сейчас я сделаю строганинку, - сказал он. - Паша, ел когда-нибудь строганинку?
- Нет, не ел. Только, может быть, мы поедим сегодня строганины в Тикси?
- Он торопится получить радиограмму, - сказал Аветисян.
- У тебя же нет детей, - сказал Брок, - так что нечего волноваться.
- Успеем и в Тикси. Только сначала я угощу всех строганиной.
Володя стал резать бело-розовое мясо рыбы. Он нарезал много тонких бело-розовых кусков замороженной нельмы, попросил принести с кухни южного, терпкого соуса и побольше черного перца. Потом он быстро подхватил кусок рыбы, сложил его трубочкой, обмакнул в соус, потом в перец и, зажмурившись, положил себе в рот.
- Тает, - сказал он нежным голосом, - снегурочка, а не рыба.
Аветисян жмурился и молча качал головой, а Брок издавал негромкие стоны, выказывая этим наслаждение, какое он испытывал, вкушая мороженую нельму.
- Гарантирую сто лет жизни тому, кто зимой ест такую строганину, сказал Аветисян, - она полезна, как рыбий жир, и вкусна, как паюсная икра.
- Слишком рыбьи сравнения, - сказал Брок, - не впечатляет.
- Может быть, тронемся? - снова предложил Павел. - Очень вкусная строганина.
- Не торопись, - заметил Брок. - Командир сейчас придет и все нам скажет. Не можем ведь мы лететь без командира.
Вошел Струмилин и, обмахнув веником унты, сказал:
- Ого, строганина, оказывается, появилась!
- Павел Иванович, скоро полетим? - спросил Павел.
- Подзаправимся - и полетим. А что такое?
- Да нет, ничего, - ответил Богачев обрадованно, - просто интересуюсь.
- Он получил радиограмму, - пояснил Пьянков. Богачев почувствовал, что начинает краснеть.
- От прекрасной незнакомки, - добавил Брок.
Струмилин, продолжая есть строганину, поинтересовался:
- От кого?
Богачев покраснел еще больше и, посмотрев в глаза Струмилину, ответил:
- От вашей дочери. От Жени.
Когда поднялись за облака и пошли в своем эшелоне, Струмилин сказал:
- Володя, очень хочется кофе, поставьте, пожалуйста, воды на плитку, а я потом заварю.
Пьянков поднялся со своего места, на котором он сидел при взлетах и при посадке, размотал тонкий шарф, повесил его на крючок, снял шапку и пошел из кабины в "предбанник". Там в маленьком помещении, отделявшем кабину от грузового помещения, стояли самодельная кушетка, маленький стол, два раскладных стульчика и один ящик, который заменял собой отсутствующее кресло. Володя включил плитку и поставил на нее чайник с теплой водой, взятой в Чокурдахе. Потом он вернулся в кабину и сказал:
- Павел Иванович, вода закипает...
Струмилин сидел у плитки и ждал того момента, когда кофе поднимется. Этот момент ни в коем случае нельзя пропустить, во-первых, потому, что сразу запахнет гарью, а во-вторых, сойдет главное - навар, который дает кофе аромат и крепость.
Как только кофе стал подниматься, Струмилин выключил электричество и досыпал еще две столовые ложки грубомолотых зерен, смешанных с сахарным песком. 'Это, по мнению Струмилина, делало наш слабый кофе хоть в какой-то мере похожим на настоящий бразильский. Возвращаясь в прошлом году из Африки, он на день задержался в Париже и купил там четыре килограмма бразильских кофейных зерен. Он не стал их молоть, а просто побил молотком и добавлял в нашу заварку две столовые ложки настоящего бразильского кофе.
Попробовав, Струмилин закрыл глаза и, словно дегустатор, несколько секунд шевелил губами и растирал языком на зубах ароматную крепкую заварку.
"Хорошо, - решил он, - очень хорошо получилось. Ребятам будет не так скучно лететь".
Струмилин налил в две кружки, себе и Павлу, кофейник прикрыл "бабой", купленной предусмотрительным Броком, и пошел в кабину.
- Володя, Нёма и Геворк, - сказал он, пробираясь на свое место, - вас кофе ждет.
Вам я принес, Паша.
- Спасибо.
Павел сделал один глоток и сразу же вспомнил лето прошлого года, свой отдых, поход по Черноморскому побережью, Сухуми и старика, с которым он познакомился в маленькой кофейне. Старик отчаянно ругал теперешнюю молодежь.
Старика звали Ашот, и он умел ругать молодежь так, что с ним нельзя было не соглашаться. Когда говорят красиво, медленно и убежденно, да к тому же еще старики, как-то неудобно с ними не соглашаться. Старик говорил, что молодые не в полную силу дерутся за хорошее, он говорил, что они равнодушны и удовлетворяются у д о в л е т в о р и т е л ь н ы м. А надо всегда хотеть только о т л и ч н о г о. Особенно молодым.
Павел допил кофе и улыбнулся. А потом вздохнул.
- Что вы? - спросил Струмилин.
- Я вспомнил одного старика. Его звали Ашот. Он говорил очень красивые и очень неверные слова. Я только совсем недавно понял, как не прав старик Ашот. Он не прав только в одном: он настоящий старик, а старики всегда с пренебрежением относятся к молодым. Они думают, что молодые хуже и глупее их. А это неверно. Их поколение делало революцию, но ваше - завоевало полюс и победило Гитлера. А наше поколение взяло Антарктиду, целину и космос.
Струмилин внимательно посмотрел на Павла и спросил:
- Вы очень любите отца, Павел?
- Разве можно не очень любить отца?
- Но ведь вы мне рассказывали про вашу маму. Вы говорили, что...
- Она предала отца, и она предала меня.
Струмилин закурил, а потом спросил в упор:
- Паша, а вы не обижены на советскую власть? За отца? И за детский дом? И - за Богачева?
- Мой отец - советская власть. А тот, кто подписал ордер на его арест и расстрелял потом... Я ненавижу их... Они были скрытыми врагами. А потому они еще страшнее. Они делали все, чтобы мы перестали верить отцам. А нет ничего страшнее, когда перестают верить отцам. Тогда - конец. Спорить с отцами нужно, но верить в них еще нужнее. Так что я не обижен на советскую власть, Павел Иванович, потому что она - это мой отец, вы, Брок, Володя, Геворк...
- Между прочим, - сказал Наум Брок, передавая Струмилину очередную радиограмму о погоде, - старик Ашот, о котором ты говорил, не так уж не прав, как тебе кажется, Паша. После пятьдесят третьего года восемь лет прошло. Нас учат:
"Смелее бейте плохое! Ярче возносите хорошее!" Так вот хорошее мы возносить умеем, а что касается плохого, так здесь вариант "моя хата с краю" по-прежнему здорово силен.
- Это точно, - согласился Пьянков, - на рукопашную нет храбрее нас, а как на собрании начальство крыть за справедливое, так здесь мы па-де-труа вычерчивать начинаем: все одно, мол, не поможет.
- Да... - сказал Струмилин. - Надо сильней и смелей критиковать все плохое.
Тогда жизнь станет у нас просто куда как лучше. А сейчас иной страхуется:
"Покритикую, а начальство, глядишь, квартиры и не даст, вот я в бараке и останусь"...
- А мне кажется, не только в этом дело, - сказал Павел, - мне кажется, все проще. Есть люди честные и смелые, а есть трусливые и нечестные. Честный - он везде честный.
Аветисян заметил:
- Может быть. Но лично я бараки с удовольствием сжег бы, все до единого...
7
- Дай побольше газа, Вова, - попросил Богачев, - еще чуть больше.
- Боишься, что уйдут радисты и ты не сможешь получить радиограмму?
- Тебе в цирке работать. Реприза: "Провидец Пьянков с дрессированными удавами".
- Не дам газа.
- Володенька!..
- Пусть тебе провидец дает газ...
- Вовочка!..
- Пусть тебе удавы дают газ, - бормотал Пьянков, осторожно прибавляя обороты двигателям.
Богачев смотрел, как стрелка спидометра ползла вправо. И чем дальше она ползла вправо, тем радостнее ему становилось. Он обернулся к Пьянкову и сказал:
- Ты гений, старина!
- Ладно, ладно, не в церкви.
- Не сердись.
- Не то слово. Я задыхаюсь от негодования.
Брок засмеялся и сказал Аветисяну:
- Геворк, знаете, мне страшно за Мирова и Новицкого. Наши ребята вырастут в серьезных конкурентов.
Вошел Струмилин еще с двумя чашками кофе и спросил:
