что в Польше живет трехмиллионная еврейская масса, которая вследствие переполнения городов особенно нуждается в эмиграции для того, чтобы дать место малоземельному крестьянству, переходящему из деревни в город для мелкого торга. В варшавском сейме об этом говорили откровеннее: три миллиона евреев, десять процентов всего населения, слишком обременительны для такой бедной страны, как Польша. Еврейские депутаты напрасно напоминали о первой статье конституции, гласящей, что «Польская республика есть достояние всех ее граждан». Правые открыто противоставили этому принцип «Польша для поляков», а другие политики делали это прикровенно. Антисемитская печать развила небывало резкую пропаганду, без всякой помехи со стороны цензуры. Через месяц после смерти Пилсудского произошел большой погром в Гродно (июнь 1935 г.): много еврейских квартир и лавок было разрушено, много избитых и раненых. Когда дело дошло до суда, то прежде всего приговорили к тюремному заключению оборонявшихся евреев, а потом уже вынесли более мягкий приговор погромщикам. С тех пор по всей Польше пошла полоса погромов, в которых была видна рука сильной организации.
1936 год был сплошь погромным. Эксцессы были тесно связаны с системой бойкота еврейской торговли, допускавшейся властями. На этой почве произошел, между прочим, кровавый погром в местечке Пшитык, близ Радома (10 марта). Крестьяне соседних деревень, подстрекаемые эндеками, приехали на своих телегах на базар и опрокинули там стойки с товарами еврейских торговцев. Евреи оказали сопротивление и стали гнать с рыночной площади буянов, которые в испуге пустились бежать на своих телегах обратно в деревню. Тогда вмешалась полиция и вернула крестьян на рынок. Поощренные сочувствием полиции, крестьяне врывались в еврейские дома, грабили, а местами убивали. Некоторые евреи оборонялись, а один юноша выстрелил через окно, чтобы отпугнуть нападавших, причем был убит один из погромщиков. После окончания битвы были произведены аресты среди нападавших и защищавшихся, а когда дело дошло до суда, погромщики (даже убийцы целой семьи) были частью оправданы «за недостатком улик», частью приговорены к легким наказаниям, между тем как оборонявшихся евреев приговорили к многолетнему тюремному заключению. Такое отношение властей и суда поощряло пропаганду погромов, к которым эндеки открыто призывали в своей прессе. Нападения на евреев приняли эпидемический характер. Правительство запретило еврейским газетам употреблять слово «погромы», чтобы не ронять престиж Польши за границей, и газеты могли употреблять только слово «происшествия» (Geschehnissen) даже в сообщениях о кровавых погромах, но читатели уже понимали этот условный термин. Правду о таких «происшествиях» можно было, впрочем, узнать из обращенных к правительству запросов еврейских депутатов в сейме или сенате.
Сам премьер-министр Складковский должен был в сейме открыть правду, что в одном Белостокском воеводстве было отмечено 348 «антиеврейских выступлений» в 1936 году. Что же предпринимало правительство для прекращения этих разбоев? На запросы еврейских депутатов сейма министр ответил: «Бить евреев нельзя, но бойкотировать — сколько угодно» (owszem). Это крылатое слово облетело всю страну, как официальное разрешение бойкота, но наивный министр сам не рассчитал, к каким последствиям приведет его слово. Пошла бесконечная полоса «происшествий»: отряды польской молодежи, организованные партией эндеков и особенно ее хулиганским крылом наровцев ставят пикеты у еврейских магазинов и даже мелких лавочек или стоек (страганы) на рынках и не допускают туда христианских покупателей, причем полиция им не мешает во имя свободы бойкота; но эти пикеты неизбежно вызывают столкновения, которые весьма часто кончаются эксцессами. Так получается перманентный погром. Газеты часто сообщают об избиениях евреев на улицах, о бросании камней или петард в окна еврейских магазинов и тому подобных насилиях. Крик ужаса вырвался у еврейских депутатов сейма и сената в воззвании к еврейскому народу (конец июня 1936 г.): «Мы стоим в огне беспримерной, неравной борьбы. Нет безопасности жизни, здоровья и имущества еврейского населения, нет для нас даже права на самозащиту. Хозяйственный бойкот, осуществляемый грубейшим способом, доводит еврейское население до полного разорения и деклассирования».
Правительство не реагировало и на «избиение младенцев», еврейской молодежи в высших учебных заведениях. В течение целого ряда лет прочно установился такой «порядок учебного года» в Польше. Осенью собирается польская академическая молодежь, освеженная притоком новых студентов, только что кончивших среднюю школу, где учителя снабдили их достаточным запасом юдофобии в дополнение к полученному в родительском доме. Молодая энергия человеконенавистничества бьет ключом и изливается на головы еврейских студентов, которых бьют палками и кастетами в стенах университета, выгоняют из аудиторий, сбрасывают с лестниц, часто тяжело ранят и калечат. Буянов обыкновенно не усмиряют (из уважения якобы к университетской автономии полицию в здание не пускают), а только иногда закрывают школу на несколько дней, с тем чтобы после открытия началась новая кампания. Избитые, часто окровавленные, еврейские студенты не сдаются: с опасностью для здоровья и жизни они являются на лекции и проходят учебный курс с тем же усердием, с каким их польские «товарищи» проделывают курс бокса на их спинах. В последнее время буяны придумали новую тактику: они требуют, чтобы еврейские студенты сидели не рядом с польскими, а на особых скамьях с левой стороны аудитории (левизна есть наихудший порок для реакционного польского студенчества), как бы в особом академическом гетто. Возмущенные еврейские студенты резко протестуют против этого рецидива средневековья и не садятся на особые скамьи, а так как их не пускают на общие скамьи, то им приходится стоять у стен во время лекций, что опять приводит к столкновениям и избиению беззащитного меньшинства. Министерство просвещения, от которого буяны требовали легализации гетто, долго не решалось на меру, которая явно была бы грубым нарушением конституционного равенства, но к началу нового академического года (1937-1938) министр придумал выход из трудного положения: он разрешил ректору каждого учебного заведения поступать по своему усмотрению в деле распределения учащихся по скамьям. Большинство ректоров решило вопрос в пользу гетто, и только немногие прогрессивные профессора воспротивились этому. Евреи продолжают стоять на своих «постах», и позорнейшие насилия в высшей школе не прекращаются [39]. Протесты многих университетов Европы и Америки против варварства в храме науки не подействовали на польских жрецов, и новому варварству не видно конца.
Общественная атмосфера Польши отравлена. Отравленные души бушуют и в школе и на улице. 1937 год принес евреям, кроме множества мелких эксцессов, несколько кровавых погромов, из коих наихудшие были в Брест-Литовске и в Ченстохове (май и июнь). В обоих случаях страсти разгорелись из-за случайной драки поляка с евреем, кончившейся печально для поляка. В Бресте молодой мясник убил полицейского, пришедшего для контроля в мясную лавку, а в Ченстохове другой еврейский мясник убил в споре нетрезвого польского носильщика. Об умышленном убийстве не могло
