Осажденные не имели никакого понятия о том, что делалось в 35 верстах от них
под 3боровым. Они надеялись ежедневно и ежеминутно увидеть перед собой сильное
королевское войско, и не сомневались в победе посполитого рутения шляхты над
козаками. Но томительное ожидание, голод и постоянная борьба с мужицкими цепами
днем и ночью—мучили их не меньше, как и прежние козацкие приступы.
Несколько недель уже питались они кониною. Большая часть лошадей пала, для
остальных не было корма. Околевших и убитых лошадей секли в мелкое крошево,
вялили, снова секли на бтос и, обсыпав мукой, давали конское мясо коням. Мужиков,
которые спрятались перед осадой в городе, давно выпустили. Не помиловала их козаки,
и всех, с женами и детьми, в числе 4,000, отдали Татарам; но те гнушались таким
заморенным ясыром и вырезали его до ноги. Теперь последние 2.000 мужиков, не
взирая на то, что делалось у них перед глазами, просили начальство выпустить их: так
сильно томил несчастных голод. Должны были выпустить и этих, за неимением корма.
Дороговизна возросла страшно: гарнец пива стоил 2 флорина, кварта водки 20
флоринов, четверть ржи 60 фр., булка 2 с|)л., и то было трудно добыть. Жолнеры ели
собак и кошек, а по ночам грабили возы, рвали пищу один у другого. Дрались за
лошадиный корм, отнимали у челяди съеетное, которое она несла своим панам на валы,
так что едва не дошло до усобицы (malo ad intestinas caedes nie przyszlo).
Между тем окозаченные мужики подкапывались под валы к стоянкам
Конецпольского и Фирлея, а так как лагерь был пуст от беспрерывной пальбы с
шанцев, то мужики лезли в отверстия, заставленные возами, и, побивая изнуренных
жолнеров цепами, тащили к себе возы железными крючьями. .Жолнеры тянули возы
посредством цепей, которыми они смыкались, и вырывали у мужи ков крючья. Мужики
бросали в обоз пылающие мазницы и пихали жердями к возам вязанки соломы с огнем,
а воткнувши свои прикмети на внутренней стороне панских валов и овладевши всеми
выходами, сидели по целым дням и ночам в панском лагере
.
Г)7
между валом и возами, с которых оборонялись осажденные. День и ночь кипела
тревога, заводились драки, раздавался вызывающий крик. Ругаясь всевозможными
побранками, мужики грозили панам, что будут продавать их Орде по шагу и по шелягу.
Это была уже не битва, а борьба, но она изнуряла осажденных до упаду своею
непрерывностью.
16 (6) августа в день Спаса, когда король оставался цел только благодаря челяди,
подошел небольшой козацкий отряд к панскому лагерю, вызвал пахолка под видом
вручения письма и увлек его с собою. Вечером пахолок вернулся и принес папам
фальшивое письмо, которое будто бы писал Хмельницкий к своему обозному, Чорноте,
из-под Озерной. Хмельницкий уведомлял своего обозного, что королевское войско
разбито; что он ведет к Збаражу 500 важнейших панов и наказывает ему смотреть в
оба, чтоб осажденные не ускользнули.
Когда жолнеры читали с ужасом ото письмо, мужики толпились йод обозом и
кричали .Ляхам, чтобы они поклонились и поддались „пану Хмелю*, когда уж и король
не устоял против него. Выстрелы, радостные восклицания и песни в козацком таборе
наполняли сердца жолнеров тревогой и отчаяньем. Они, казалось, готовы были теперь
опустить руки. Но на рассвете ротмистр татарской хоругви Вишневецкого принес
найденную им стрелу с прилепленным к ней смолою клочком бумаги, на котором
прочитали слова: „Будучи шляхтичем, хоть и ло-неволе среди гультайства, уведомляю
ваших милостей, что король его милость находится в Зборове с весьма великою силою,
и несколько раз побил Орду и Козаков. Хмель в таборе, а вчерашнее торжество было
для вашего страха. Держитесь осторожно нескольких дней, и даст Бог будет хорошо.
Уже в третий раз предостерегаю васъ“.
Некоторые подозревали, что записка вымышлена; но войско тем не менее
ободрилось. В последствии обнаружилось, что это была военная хитрость князя
Вишневеикого, который переносит все неудобства, труды и голод наравне с простыми
жолнерами, спал под валом, участвовал во всех вылазках и всего досматривал, сам не
падал духом, и веселым лицом вливал надежду в .сердца своих соратников.
Таким образом в обоих лагерях торжествовали: козаки, чио облегли короля, а паны,
что Хмель и Орда поражены королем.
В следующий день Вишневецкий схватил 10 языков. Они объявили на пытке, что
король бьет Козаков, . так как множество
т. ш.
8
5 Я
,
раненных постоянно привозят в табор; что Хмель призвал к себе новую силу, и
только перед чернью делает вид, будто облег короля.
21 (11) августа около полудня, когда часть Орды вернулась уже под Збараж,
подъехал к панскому лагерю Татарин, посланный от перекопского Карач-бея, и кричал,
чтоб не стреляли по козакам, потому что с королем заключен уже мир.
Когда паны размышляли об этом, козаки поставили свои гармаш над озером, и
двинулись несколькими купами на валы, но их встретили такою пальбой, что они были
принуждены отступить. Не хотелось кровожадному зверю расстаться с вырванной у
него Татарами добычею, но и последний прыжок не удался ему.
По заходе солнца, явился к Фирлею молодой шляхтич Ромашкевич, (по фамилии
Русин), известный своею посольскою службою покойному Еонецпольскому, с
письменным уведомлением, что мир заключен, и что королевские коммиссары, Ожга и
Минор, прибудут рано утром в лагерь.
Новость эта наполнила всех безумною радостью, но потомъ— новым страхом.
Сомневались, чтобы король вверил столь важное дело такому молодому человеку.
Никто лично не знал его. Боялись нового коварства со стороны Хмельницкого. Почему
не приехали новые коммиссары? почему засели они в неприятельском таборе и смотрят
на новый козацкий приступ? Не таким воображали себе освобождение герои осадного
сидения. Король знал бы цену людям, которые своим самопожертвованием остановили
вторжение дикой силы во внутренния области королевства....
Региментари допрашивали Ромашкевича публично: на каких условиях заключен
мир под Зборовым? Гонец сперва молчал упорно, наконец угрюмо отвечал, что это не
его дело, и что комяиссаров задержал у себя Хмельницкий до утра.
Скоро явился в панском обозе другой гонец, с письмом от Хмельницкого. Гетман
уведомлял панов о заключенном мире и окончил свое письмо такими словами: „А как
ваши милости обещали хану несколько сот тысяч, то приготовьте их. По получении
денег царь отступитъ".
Паны отвечали Хмельницкому, что не обещали ничего, и скорее все погибнут,
нежели заплатят хоть один талер.
Ромашкевич, видя, что региментари готовятся к завзятой обороне, начал
рассказывать, как бились под Зборовым, какой заключили мир, и что слышал в
козацком таборе.
,
59
Паны слушали его молча* От стыда и сожаления о своих напрасных страданиях,
старые воины поникли головами. Гонец пересказывал им, как их враги хвалили их
мужество, называя их сердитыми, и как Татары ломанным языком своим издевались
над королевским войском: „Под Збараж одна Лях десет Татар ззиж; на Зборув одна
Татар десет Лях бере14. Никого не занимали ни хвалы, ни насмешки. Известие о
позорном мире наполнило панский лагерь великим горем. Жолнеры, столько раз
явившие себя героями, теперь упали духом, точно на них повеяло от короля заразой
себялюбивого ничтожества. Их подавляла тоска о стольких утратах, о стольких
напрасных подвигах, о стольких неслыханных страданиях.
На другой день, когда прибыли Ожга и Минор, региментари объявили, что не
давали никаких обещаний и ни о чем не трактовали, гак как ..разошлись в
прелиминарияхъ*. Но хан унерся в своем требовании, и паны согласились дать ему
40.000 талеров, в счет неуплаченного окупа за Оенявского. В залог за эту сумму дали
хану Потоцкого, богатого шляхтича, но не из того дома, главой которого был Николай
Потоцкий.
23 августа жолнерам дозволили выходить из замка. Тогда между панским и
козацким обозами появились тысячи торговых будок. Открылась ярмарка. Жолнеры
покупали у Козаков лошадей и с-ъестное. Знакомые угощались взаимно горилкою,
хлебом, яблоками. Вместо боевой тревоги, поднялся шум жизни мирной. Однакож, и
здесь обнаружилась козакотатарекая привычка к воровству и разбою.. Сперва
схватывали с голов у жолнеров шапки, потом козаки нескольких совсем ограбили, а
Татары нескольких неосторожных увели в неволю. „Кто вмешивался в толпу, не имея
знакомыхъ" (пишет очевидец), „те попадали в беду®.
