Представление о том, что может дать Северный союз, сложилось у Панина не сразу. Кроме того, в Петербурге хорошо понимали, что в полной мере осуществить желаемое вряд ли возможно. И все же идея Северного союза имела одно очень важное и бесспорное достоинство. Благодаря ей внешняя политика России приобретала последовательность, были ясно видны задачи и средства их достижения, а действия, предпринимаемые в отдельных странах, увязывались в единое целое, в систему.
Первый серьезный шаг в создании Северного союза был сделан в 1764 году заключением союзного договора между Россией и Пруссией. Фридрих II начал домогаться такого договора сразу же после вступления на престол Екатерины II. В Петербурге к его просьбам относились благосклонно, хотя Панин сознательно откладывал заключение соглашения, стараясь добиться от короля больших уступок. Наконец, когда России потребовалось более деятельное участие Пруссии в польских делах, договор был подписан.
В несекретной части договора говорилось, что стороны гарантируют владения друг друга и в случае нападений на одну из них другая окажет ей помощь вспомогательным корпусом. С точки зрения интересов России главное содержание договора заключалось в секретных статьях. В них постановлялось, что, если Россия подвергнется нападению со стороны Турции, а Пруссия - "за рекой Везер", то есть с Запада, корпус заменяется субсидией в 400 тысяч рублей ежегодно в течение всей войны. Стороны договорились действовать заодно в Швеции, а в Польше - не допускать изменений конституции страны и покровительствовать диссидентам (так в те времена называли некатоликов). Как ни брыкался Фридрих, как ни ругал он Северную систему, но вынужден был впрячься в русскую колесницу. С интересами короля в Петербурге мало считались. Впрочем, вопрос о том, как относились к Фридриху при дворе Екатерины, заслуживает особого внимания.
В исторической литературе, особенно зарубежной, часто высказывается мнение, что прусский король чуть ли не диктовал свои условия России и вся внешняя политика страны строилась так, чтобы угодить его желаниям и учесть многочисленные советы, которые он щедро рассыпал в письмах Екатерине и инструкциях своему посланнику в Петербурге. Особенно старательно в пруссофилы записывают Панина, главным образом потому, что русско-прусский союз был важной частью Северной системы. Если Панин за союз с Фридрихом, стало быть, он находится под его влиянием, а может быть, даже подкуплен королем.
Что касается подкупа, то, несмотря на все усилия, ни одного факта, доказывающего это, найти так и не удалось. Более того, все современники Панина, в том числе и его откровенные недоброжелатели, единодушно признавали его абсолютную честность и бескорыстность. Знал это и Фридрих II, во всяком случае его посланник в Петербурге характеризовал ему Панина такими словами: "Он не станет торговать своими чувствами, в чем все находящиеся при здешнем дворе иностранные министры твердо уверены".
Ни пенсий, ни жалований Панин никогда не получал ни от одного иноземного монарха. Хотя практика выдачи крупных сумм иностранным политикам была в те времена широко распространена и считалась одним из обычных средств дипломатии. Были такие случаи и в России, в том числе и в царствование Екатерины. Так, например, фельдмаршал Миних с гордостью заявлял, что "имел честь служить на жаловании Великобритании".
Еще меньше оснований заподозрить Панина в пруссофильстве по убеждению. Надо сказать, что иностранные дипломаты, имевшие дело с русскими политиками, очень часто объясняли их поступки влиянием кого-либо из своих коллег. Если, допустим, иноземный посланник не мог добиться от Панина того, чего хотел, то можно было проще всего оправдаться перед собственным правительством, сославшись на интриги представителя другой, враждебной державы. Поэтому Панина зачисляют не только в пруссофилы. Английский посланник в Петербурге лорд Бакингем, например, сначала утверждал, что "Панин совершенно в руках французов", но потом пришел к выводу, что Никиту Ивановича переманили на свою сторону австрийцы. Легенда о преобладании в Петербурге прусского влияния была сочинена самим Фридрихом II и рассказана в его исторических трактатах. Выдумку эту подхватили почитатели короля, и со временем она прочно обосновалась в зарубежной исторической литературе. Интересно, что при дворе Екатерины на положение дел смотрели с прямо противоположной точки зрения. Панин искренне считал, что не Пруссия влияет на Россию, а, наоборот, в Петербурге вынуждают Фридриха делать то, что выгодно России. В письме одному из русских дипломатов Панин, например, отмечал: "Мы имеем удовольствие видеть, что его прусское величество, буде не без внутренней зависти, по крайней мере со всею наружной искренностью и податливостью, содействовал везде успеху дел наших".
Панин даже не считал Пруссию способной серьезно навредить России, хотя за внешне трогательной дружбой двух монархов скрывалась еле заметная, но упорная борьба. Русская дипломатия в случае необходимости предпринимала шаги, которые наносили Фридриху II чувствительный ущерб. Разумеется, и прусское величество, если только мог, под рукой вредил России. Лично Фридриха II ни Екатерина, ни Панин не любили. Императрица попросту называла его "иродом". Хотя случалось, что при дворе императрицы у прусского короля находились усердные помощники. Обнаружились они и в польских делах.
После избрания Станислава Августа в Петербург прибыл с официальным извещением об этом событии граф Северин Ржевуский, близкий друг нового короля. Сначала граф выхлопотал у Екатерины 100 тысяч червонцев дли своего монарха на обзаведение, а потом приступил к делу, ради которого собственно и приехал в Россию. Он подал Панину записку, в которой от имени польской республики испрашивалось согласие императрицы на изменение конституции страны. Согласно существующим законам, любой из депутатов сейма был вправе сделать недействительными все его постановления. Теперь предлагалось, что каждый депутат будет иметь право отвергать не все решения сразу, но лишь какое-то одно, так чтобы действенность остальных не затрагивалась.
Панин нашел это предложение вполне разумным. Дела в Польше шли на лад, поэтому ничто не мешало помочь полякам покончить с анархией. Идея Ржевуского предусматривала первый шаг в этом направлении. Панин обнадежил графа - убедить Екатерину будет не трудно, но Ржевуский сам допустил оплошность. Прежде чем передать записку Никите Ивановичу, Ржевуский показал ее графу Сольмсу, и тот немедленно сообщил новость Фридриху II.
Король пришел в крайнее беспокойство. Улучшение положения дел в Польше, даже незначительное, его совершенно не устраивало. Он требовал от Сольмса, чтобы тот переубедил Панина, но Никита Иванович оставался глух ко всем уговорам. Императрица явно разделяла его мнение, но тут случилось неожиданное.
Из донесения королевско-прусского посланника при русском дворе Виктора Фридриха графа фон Сольмс-Зонневальде королю Фридриху II
Хотя с последней почтой я и доносил, что Ее Величество русская Императрица думает согласиться на изменение польской конституции с целью придать более действительности решениям всеобщих сеймов, что гр. Панин просил меня предупредить о том Ваше Величество и что он объявил это гр. Ржевускому, но сегодня я могу, однако, сообщить Вашему Величеству, что Ее Величество Императрица изменила свое мнение по этому предмету и, не желая слышать о каких бы то ни было изменениях, требует, чтобы в Польше дела оставались в том виде, в каком они были. Этот случай очень огорчает гр. Панина. Независимо от утраты славы, которую он думал себе снискать, доставив полякам во время своего управления министерством эту выгоду, его печалит, и более чем он высказывает, внезапная перемена во взглядах Ее Величества Императрицы... Он приписывает такую перемену в Государыне внушением г. Орлова, который выслушивает графа Бестужева.
"Перемена в государыне" прусского короля очень порадовала. Для русской же дипломатии это была серьезная ошибка, последствия которой еще предстояло испытать.
Менее успешно, чем с Пруссией, но все же продвигались дела в отношениях с другими странами, в первую Очередь с Данией. В Копенгагене в то время правил престарелый распутник король Фредрик V. Последние годы жизни король посвятил замаливанию грехов и совершенно отошел от дел. Поэтому власть в государстве оказалась в руках многочисленной и корыстолюбивой аристократии. Когда Петр Ш задумал начать поход против Дании, аристократы перепугались и призвали на пост военного министра графа Сен-Жермена, француза по происхождению и большого знатока прусской военной системы. Поход Русских против Дании так и не состоялся, а Сен-Жермен вызвал своей деятельностью большое неудовольствие. Аристократы пришли к выводу, что, во-первых, прусская система для Дании не подходит и, во-вторых, что француз не может занимать столь важный пост, ибо это свидетельствует о чрезмерной зависимости страны от Франции. Противники Сен-Жермена начали действовать, и в декабре 1763 года датское правительство само предложило России заключить союзный договор, точнее, возобновить прежний трактат 1746 года.
