Виктор Петелин - История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953–1993. В авторской редакции

Роман «Семь дней творения», изданный вначале за границей, во Франкфурте-на-Майне в 1971 году, произведение действительно сложное и противоречивое и вряд ли могло выйти в то время; несколько эпизодов просто забраковала бы цензура, не говоря уж об издательской редактуре. Опубликовать роман за границей – это по тем временам было преступлением, повторилась точно такая же ситуация, как в 1929 году, когда напостовцы громили Е. Замятина за публикацию романа «Мы» и Б. Пильняка за публикацию «Повести непогашенной луны», вышедших за границей. В романе «Прощание из ниоткуда» В. Максимов подробно описал прохождение романа через рецензирование, встречу с одним из рецензентов, обсуждение в СП СССР, а затем и исключение из писательского Союза.

Три брата проходят перед нами, Пётр, Андрей и Василий Лашковы, все они участвовали в становлении нового общества и нового государства, все они усвоили заветные слова о господстве социализма, слова о добре, о справедливости, о чести и достоинстве.

Старший, Пётр Лашков, «комиссарствовал» в годы Гражданской войны, усвоил командный стиль в жизни, и в мирной жизни этот стиль пришёлся ему по душе. Много лет Пётр Васильевич строил свой мир, употребляя только два слова – «да» и «нет»: «Да» – это то, что соответствовало его представлениям об окружающем; «Нет» – всё, что тому противоречило. И носил он этот мир в себе, как монолит, его невозможно было ни порушить, ни поколебать. «И вдруг – на тебе! – два-три крохотных события, две-три случайные встречи, и мир, взлелеянный с такой любовью, с таким тщанием, начинал терять свою устойчивость, трещать по швам, разваливаться на глазах» (Максимов В.Е. Собр. соч.: В 8 т. М., 1991. С. 31 и др.).

Оказывается, шла неведомая ему жизнь, она не укладывалась в его «схемы и построения», «тихоня» дочь Антонина проявляет самостоятельность, ходит на моления, ищет здесь правды, смазчик Гупак ходил в пророках, собирал людей и устраивал что-то вроде молельни, читал собравшимся Библию и рассуждал о её содержании. А ведь Бог и Библия давно запрещены. Это поразило Петра Лашкова, заставило его задуматься, оказывается, не всё так просто, как было в годы революции и Гражданской войны. Жизнь идёт по-другому…

Многое раскрылось Петру Васильевичу из рассказов внука Вадима, скромного эстрадного тридцатипятилетнего артиста, читавшего рассказы со сцены. Он приехал на один день, с чемоданом, полным гостинцев для деда, тётки. А из его рассказов почувствовалось, что он – человек, страдающий от жизни, он сломлен, растерян, не знает, что делать. «Не жизнь, а сплошная гонка за призраком… Мне скоро сорок, а у меня ничегошеньки, ни жены, ни детей, ни постоянной крыши над головой… Если я не отработаю свой номер, завтра мне нечего будет жрать, – сокрушается Вадим в застолье с дедом. – Ты знаешь, к примеру, что такое спецдом? Нет? А колония? Тоже нет. И не надо, не советую… Это там, где душу выворачивают наизнанку и дубят, чтобы ничего в ней человеческого не осталось… Эх, дед, дед, всё не так, а как должно, не знаю. Только не могут, не имеют права люди жить подобным образом… Лучше уж тогда на деревья… Чёрствые, злые, одинокие, с глухим сердцем…» (Там же. С. 46).

Побывал Пётр Васильевич у брата Василия Васильевича, занимавшего скромную должность московского дворника, увидевшего столько неправды и несправедливости в своём доме. Он видел, как приехавшие на работу в Москву получали комнаты у богатых людей, их «подселяли» в большие квартиры с ордерами от жилищных контор, с печатями и подписями, но ни одни, ни другие не чувствовали удовлетворения по разным причинам. И чуть ли не все жильцы дома были чем-то недовольны. Василий тоже недоволен своим рабским положением в обществе:

«И каким только ветром нас закружило…

Как начали с меня долги спрашивать, так досе и не рассчитаюсь. Кругом я оказался всем должен: и Богу, и кесарю, и младшему слесарю. Туда не пойди, того не скажи, этого не сделай» (Там же. С. 71).

Неужели всё попусту? – с раздражением думает Пётр Васильевич. Слесарь Гупак читает свои проповеди, жизнь вокруг совершенно неузнаваема. И эти сомнения сменились «прострельной яростью: «Врёшь, лампадная душа, не будет по-твоему, вовек не будет!» (Там же. С. 81).

Пётр Васильевич немало хорошего сделал в жизни, природной тягой к правде и справедливости была полна его душа, но «комиссарство» в Гражданской войне во многом затемнило его душу, и вот эти лозунги, призывы к всемирной революции, победа пролетарской революции… И вот приходилось ему исправлять то, что получалось несправедливо. Он помог Николаю, отсидевшему в тюрьме за грубое оскорбление начальства, и того, когда он вернулся, взяли на работу. А потом Антонина и Николай почувствовали любовь друг к другу и уехали на заработки. И после того, как Пётр Васильевич простился со своей Антониной и зятем Николаем, вдруг осенило его: да, прав старик Илья Махоткин: «Сушь, сухой дух от тебя идёт… Нет в тебе ни одной живой жилы…» И старый Пётр Васильевич, перебирая в памяти свою жизнь, приходит к трагическому выводу, что во многом был не прав, жизнь надо начинать заново: «От них шёл, а не к ним!» И только после этого у него возникло «душевное равновесие». Он думал о детях, которых разогнал по разным углам страны, не признавал их суждений и споров, выгнал одного из них за якобы ложные рассуждения, а им нужен свет, тепло.

«Идя, он думал теперь о детях, которые одарят его внуками, и о внуках тех внуков, и о всех тех, чьими делами и правдой из века в век будет жива и неистребима его земля – Россия» (Там же. С. 88).

Но это только начало долгого и драматического пути Петра, Андрея и Василия Лашковых.

Андрей Васильевич работал в лесничестве и только в лесу чувствовал себя покойно. Стоило ему попасть в какое-либо учреждение, и ему становилось неловко, он не знал, куда девать свои большие натруженные руки. В начавшуюся войну ему с колхозниками ближайших деревень предстояло перегнать на Кавказ огромное стадо домашнего скота. Это было против его воли, но обстоятельства таковы, что кому-то это нужно было сделать. Жребий пал на него. Выдали ему соответствующие документы, пистолет, он выступил перед участниками этого необычного похода. Множество необычных ситуаций возникает в этом путешествии, порой он срывается, то ли от своего фамильного «комиссарства», то ли от неопытности в ведении непредвиденных дел и обстоятельств. Андрей Васильевич и его команда попали под обстрел «юнкерсов», а недалеко от них остановился пульман с заключёнными, жадно смотревшими на воду. Хромоногий Санька Сутырин сложил бутылки с запасённой водой в грибную корзинку и пополз под обстрелом к заключённым, перекинул багром им воду; сам был ранен «юнкерсами», но на выручку ему пополз Андрей Васильевич: «Обратный путь Андрей проделывал и совсем уж в полубеспамятстве. Среди кошмара гибельного столпотворения вокруг ему казалось, что выволакивает он к придорожному кустарнику много большую, чем Санька Кустырин, тяжесть. Тяжесть, какую отныне – а Андрей это знал теперь наверное – ему уже никогда у себя не избыть» (Там же. С. 112). Он ещё совершил один благороднейший поступок: спас от верной гибели мальчика-испанца, доставив его в больницу; сначала сбился с дороги, в отчаянии блуждал, но всё-таки отыскал больницу, в которой помогли несчастному испанцу. По замыслу В. Максимова Андрей Лашков – хороший человек, но весь опутан лозунгами и призывами старшего брата Петра, которого очень любил и во всём старался ему подражать. Старый корниловец Бобошко «тащится сейчас с чужим ему добром к чёрту на кулички, а еле живой несмыслёныш с зелёных берегов сказочной страны бредит в заснеженной кубанской степи за многие тысячи от родной матери. Что же произошло в мире? Что же с ним, наконец, случилось? Что?» (Там же. С. 143). И эти вопросы, вороша душу, всё чаще тревожат Андрея Лашкова, постепенно освобождающегося от лозунгового гнёта старшего брата.

«Двор посреди неба» – здесь исследуется характер и душа Василия Васильевича Лашкова, стряхивающего с себя крепкие следы лозунгового воспитания, представлено всё, чем была богата московская жизнь того времени: заселение богатых квартир подселенцами, аресты царских полковников, повседневная жизнь жильцов этого «Двора посреди неба», где проститутка, вышедшая замуж, но не успевшая расписаться, получает пять лет тюремного заключения за нарушение какого-то постановления. Возникает главный и вопиющий трагический вопрос, раздирающий души людей: «Что же произошло в мире?» Вся мирно текущая жизнь разрушается под давлением различных лозунгов и постановлений, человеческие судьбы ломаются, люди начинают приспосабливаться, что тоже служит только разрушению и личности, и судьбы.

Пётр Васильевич вовремя понял свои революционные, «комиссарские» ошибки, отправил на заработки дочь Антонину с зятем Николаем, и вот она возвращается с сыном, отец её встречает, а потом идёт с внуком, попутно размышляя о том, что «чужое раздать нехитро, ты своим поделись» и что после него останется: «одно пустое сотрясение воздуха». Он твёрдо отказался от давних «комиссарских» лозунгов, поверил в то, что внук его Пётр Николаевич сделает правильный выбор, примет «на себя предназначенную ему долю тяжести в этом вещем и благотворном восхождении» (Там же. С. 507).