– Ах, вот как! – подхватил Ашихмин, весь оживляясь. – Вот вы и попались! Национальный характер – фикция, вымысел. Его выдумала буржуазия, чтобы одурачивать пролетариат. Удобнее эксплуатировать в эдаком трогательном единстве национальных интересов. Ах, мы русские! Мы одним миром мазаны. У нас одна задача, одна цель, одно отечество. Вы любите своё отечество, свой уклад, свою историю, свой язык, свои города и веси, а мы вас будем потихоньку околпачивать, заставлять вас работать не столько на себя, сколько на нас, блюстителей этого уклада, да языка, да любви к отечеству. А? Что?.. У пролетариата нет отечества! Его отечество – всемирная революция… Вот почему надо разрушать эти затхлые миры и выходить на простор интернационального общения…» (Там же. С. 99—100). Спор ещё долго продолжался, обе стороны обозначили свои позиции, Успенский, как «красный командир», разоблачил Ашихмина в том, что якобы и он воевал в годы Гражданской войны, и с горечью заявил, что он не может равнодушно молчать и смотреть, «как лютуют эти самозванцы, выбрасывают на мороз ни в чём не повинных людей» (Там же. С. 111).
Так и развиваются в романе события: самозванцы Ашихмин, Возвышаев, Зенин лютуют, а крестьяне мучительно страдают от непозволительного давления. «Обыкновенная обдираловка», «разбой», «пинками загонять станут» в колхозы – так пытались приостановить атаку местных коммунистов против мужиков и баб, протестовавших против дополнительного обложения их хозяйств. Озимов в разговоре с Поспеловым вспоминает конференцию, на которой делал доклад Каминский, а Штродах на семинаре заявил: «Лучше, говорит, перегните палку в этой коллективизации. Если и пострадаете, то за дело революции» (Там же. С. 199). Потом Штродах предложил распахать луга и засеять репой. «Нашёл целину на лугах. Зараза…» – решительно оценил деятельность Штродаха Озимов. К тому же Штродах опубликовал статью в газете «Рабочий путь», полную демагогических призывов. Но лучше всех оценили деятельность Штродаха школьники, собравшиеся в гимнастическом зале по поводу объявления о сплошной коллективизации: «На чёрной школьной доске, поставленной посреди сцены, были наколоты большие листы ватмана с нарисованными на них корнеплодами, диаграммой наглядного роста благосостояния будущего колхоза и портретом самого начальника окружного штаба по сплошной коллективизации Штродаха, перенесённого в увеличенном масштабе и живой доподлинности прямо с газетной страницы. Все корнеплоды: и репа, и свёкла, и турнепс – были выкрашены в красный цвет и выставлены под общим заголовком: «Вот они, главные кудесники колхозных полей» (Там же. С. 218—219). Оформляя рисунки, Федька Маклак на всех корнеплодах сделал пометки, которые сразу превратили корнеплоды в комические рисунки, похожие на Штродаха: «Все они были в кепочках, в косовортках и одинаково, прищуркой, смотрели на мир божий. Потом Маклак дорисовал им длинные бороды, а самому Штродаху всунул трубку в зубы и надписал над ним: «кудесник-заправила» (Там же. С. 220). Вся изба-читальня при виде этих плакатов «сотряслась от громового хохота». «Это кулацкая провокация! Мы расследуем это дело…» (Там же. С. 226) – со слезами на глазах произнёс приговор один из устроителей этого собрания Бабосов.
В романе есть всё, что даёт представление о многогранной человеческой жизни: любовь и ссоры, раздумья и полемика, охота и рыбная ловля, работа и безделье, но многое из этого окрашено решениями и постановлениями райкома партии и райисполкома, то и дело в мирную жизнь мужиков и баб врываются то Зенин, то Ашихмин, то Возвышаев, то Штродах и за любое высказывание крестьянина готовы тут же посадить в кутузку для того, чтобы подумал, как поступить – платить двойные налоги или отказаться, вступать в колхоз или повременить. Любое высказывание о добровольности тут же рассматривается как поддержка кулака, которого велено истребить. Ещё февраль 1930 года, коллективизация только началась, а из домов уже выгнаны то двенадцать семей, то двадцать четыре, подлинный разбой уже начался, отбирают коров, лошадей. То, что было заработано тяжким трудом, было объявлено колхозной собственностью, а забирали «чужие» и лодыри типа Якуши Ротастенького. Так было по всему району. И то, что должно было произойти, – произошло: мужики и бабы восстали против непосильных поборов. «Ударная кампания по раскулачиванию в Тихановском районе благополучно завершилась за две недели, – подвёл итоги Б. Можаев. – Всех, кого надо изолировать, – изолировали, кого выслать за пределы округа, – выслали, кого переселить в пустующие теперь уже государственные, а не кулацкие дома, – переселили, которые дома занять под конторы – заняли» (Там же. С. 365). Кадыков, узнав о восстании, ехал на место разбираться в причинах этого восстания. И встретил старика («Здоровый старик – мерина сшибет с дороги»), который рассказал ему, что «веретьевские кормушки поломали. Таперика мы бегим ломать сатанинскую затею». «Да, вот такому деду попадёшься в руки – так натерпишься муки, – подумал Кадыков, провожая глазами этого былинного Микулу Селяниновича, сменившего деревянную сошку на боевой топор. – Кажись, довели мы русского мужика до смоляного кипения. Кабы красного петуха не пустили. Все сёла пожгут…» (Там же. С. 405). Во главе бунта – подрядчик Звонцов и Рагулин. Кадыков приехал на митинг, на котором снова выступал Ашихмин, призывая разрушить старый порядок, уклад жизни. Но мужики не поддержали его. В селе Веретье Звонцов при поддержке мужиков и баб предложил избрать сельский совет по закону 1926 года, потом этот совет был переизбран и в него вошли совсем чужие люди. Ашихмин предложил составить список, мол, потом мы его обсудим и утвердим ваши кандидатуры. Нет, сказал Звонцов, на собрании членов совета изберут крестьяне. Но мирная беседа неожиданно прекратилась, ударили в набат, все побежали, Ашихмин застрелил выросшего на его пути «здоровенного детину». Началась рукопашная схватка. «В Красухине старухи связали Зенина по рукам и ногам, сняли с него портки и выпороли, – рассказал Герасимов Успенскому и Марии. – Он теперь в нашей больнице лежит на животе, стонет и матерится» (Там же. С. 428). Не мотивирована смерть Успенского от руки красноармейца, направившего свой наган на Федьку Маклака. Всё гораздо сложнее и глубже, но и то, что рассказано, поражает своей остротой и правдивостью. События закончились как раз перед тем, как вышла статья Сталина «Головокружение от успехов». По приговору суда Возвышаев получил пять лет исправи тельно-трудовых работ, Чубуков – три года. И на глазах читателей отправились в лагеря те, кто участвовал в бунте против насильственных методов коммунистов. Б. Можаев предполагал продолжить эту историю, рассказать о братьях Бородиных, но житейская судьба автора не позволила это сделать.
Острые и злободневные дела современности увлекли беспокойное сердце писателя. Начались активные действия давления на Солженицына. Б. Можаев резко выступил против преследований А.И. Солженицына и высылки его за границу. Приветствовал его возвращение в Россию. Но главное – это споры о земле.
В 1976 году Борис Можаев написал очерк «По дороге в Мещёру» – о своих родных местах, о селе Пителине, где он родился и вырос, о том, что происходит сейчас и в этом селе, и в округе. Можаев встречается со многими колхозниками, председателями, городскими чиновниками, партийными деятелями и разговаривает о современном положении села, о кормах, о мелиорации, о промыслах, обо всём, чем славилась Рязанская земля, о земельных делах в Литве и о сравнении с Рязанью. Многое изменилось на рязанской земле, но по-прежнему в колхозы шлют указания из райкома партии, что сдерживает инициативу местных руководителей. «Когда-то на этом месте стоял заезжий двор с трактиром; старики рассказывали, что будто хозяин держал патент на распитие русской горькой. И вывеска была по такому случаю: «Пить велено». Оттого и название ближнего села – Пителино. «Сельцо Пителино на черноземах» сказано в древней грамоте»… А родного дома давно уж нету» (Там же. С. 500).
В 1987 году, когда развернулась политика перестройки М. Горбачёва, Борис Можаев написал острую статью «Не взирать!». А суть её сводилась к тому, что на съездах КПСС, на пленумах ЦК КПСС принимались очень хорошие постановления об инициативе и самостоятельности руководящих работников в сельском хозяйстве и в индустрии, но потом проходило какое-то время, появлялись инструкции обкомов и райкомов, в которых чётко и ясно говорилось о том, что эти руководители должны следовать посылаемым инструкциям, что решительно снижало роль постановлений и решений ЦК КПСС.
Автор приводит множество примеров, но один из них приведу здесь. Один из выступавших на июньском совещании в ЦК КПСС прямо заявил: «Я считаю, что как только вышло постановление ЦК и правительства, то не надо дожидаться никаких инструкций, а надо действовать». И Б. Можаев с этим полностью согласен. Но практика меняет дело: «Так и выходит порой, что между законом и его исполнителями стновится нечто вроде бы невидимое, но реально существующее. Имя этому нечто – бюрократизм» (Там же. С. 501). Архангельский мужик создал свой кооператив, вырастил хороший урожай, продаёт килограмм мяса по 74 копеек за кило, а колхозы и совхозы по 4 с лишним рубля. И чиновники закричали, что архангельский мужик их «ограбил». И так происходило повсюду, а «перестройка» самостоятельности не добавила.
