Произойдут ли новые изменения, как и когда – эти пророческие вопросы не укладываются в рамки нашей работы. Однако я верю, что можно выразить только одно убеждение. Когда появятся ответы, то их даст само это общество, прошедшее такой трудный путь. Их не смогут дать те люди внутри страны или вне ее, кто считает возможным зачеркнуть или игнорировать эти 60 лет ее истории. /545/
1. Третий всесоюзный съезд колхозников. 25–27 ноября 1969 г. Стенографический отчет. М., 1970, с. 291–309.
2. Там же, с. 310.
3. The Soviet Union: Internal Dynamics of Foreign Policy. Present and Future. Hearings before the Subcommittee on Europe and the Middle East of the Committee of International Relations. House of Representatives. Washington, 1978, p. 214–215.
4. M. Tatu. Op. cit., p. 567, 571–572.
5. XXIII съезд КПСС, т. 1, с. 126; т. 2, с. 319–320.
6. Дж. Боффа. Указ. соч., т. 1; Componente nazionale е componente socialista nella rivoluzione russa e nella esperienza sovietica. – Momenti e problemi della storia dell'URSS. Roma, 1978, p. 21–24.
Последние страницы этой книги остались в том виде, в каком были написаны в середине 1978 г. и изданы в начале следующего. Что необходимо добавить к ним одиннадцать лет спустя? Появись это массовое издание в середине 80-х годов, то есть в тот период, когда вышло первое издание, — ответ был бы предельно прост. Добавлять не нужно было ровным счетом ничего. Сегодня такой ответ невозможен. На протяжении последних лет возникло новое явление, которое уже оказало и продолжает день ото дня у нас на глазах оказывать потрясающий эффект. У этого явления есть вполне определенное имя — Горбачев.
Как уже заметил читатель, в мои намерения не входит писать историю нашего времени. Я не могу поэтому смотреть на события, нововведения, надежды, недоумения, связанные с его именем, глазами историка. Пока нельзя написать даже подлинную историю брежневских лет. Возможно, условия для этого созреют в недалеком будущем, если откроется доступ к некоторым жизненно важным источникам. Впрочем, и в этом случае такая работа потребует времени. Сегодня, однако, немыслимо опубликовать историю СССР от начала революции до современной эпохи, не добавив ничего к тем наблюдениям над брежневской порой, которые содержатся в предыдущей главе, не сказав ничего о тех глубоких переменах, которые совершились после этого. Сделать это тем более необходимо, что речь идет о том самом обновлении, о необходимости которого уже было написано на страницах этой книги; скажу больше: оно рассматривалось здесь не только как необходимое, но и — в противовес некоторым распространенным в ту пору предрассудкам — как возможное. Начавшиеся перемены пошли потом именно в том направлении, которое соответствовало пожеланиям автора.
Ничего из того, что произошло и происходит в Советском Союзе с тех пор, как Михаил Сергеевич Горбачев вступил на пост Генерального секретаря ЦК КПСС (март 1985 г.), нельзя понять, если не представлять ясно масштабы и природу кризиса, который поразил советское общество к началу 80-х годов. Тот факт, что вначале он проявлялся в хронических повышениях температуры и скорее напоминал простудный озноб, нежели сокрушительный недуг, не должен заслонять от нас ни его размеров, ни его глубины. Из этого нужно исходить во всех последующих суждениях. /546/
О том, как постепенно кризис нарастал начиная с момента смещения Хрущева, говорилось в двух заключительных главах этой книги. На рубеже 70-х и 80-х годов его последствия начали проявляться все чаще в разнообразных формах. И поскольку в экономике эти последствия легче всего поддаются измерению, то естественно, что наш анализ начинается именно с нее.
Система управления обществом, которую ныне исследователи называют командно-административной, функционировала все хуже с точки зрения достижения тех целей, которые — по крайней мере на бумаге — она ставила перед собой: централизованного планирования, производства и распределения, контроля над этими процессами. Даже простое ознакомление с официальными документами эпохи — а ведь в них постоянно присутствовало стремление представить действительность в наиболее оптимистическом свете — неоспоримо свидетельствует: поставленные задачи, провозглашенные проекты, обещанные изменения либо вовсе не осуществлялись, либо осуществлялись минимально. Так называемые государственные планы — неважно, ежегодные или пятилетние — в конечном счете оказывались не экономическими императивами — хотя в соответствии с господствовавшей тогда системой взглядов они должны были бы обладать силой закона, — а бесконечно повторяющимися призывами, обреченными на провал.
Там, где, по теории, все регулировалось и контролировалось сверху, большая часть экономических явлений на самом деле ускользала от какой бы то ни было эффективной проверки и предвидения. Необоримые тенденции хозяйственной жизни — от запросов рынка до объективного подсчета доходов и расходов — любопытным образом мстили за невежественное или пренебрежительное отношение к себе. Наряду с официальной экономикой, отраженной в статистической отчетности, складывалась целая сеть параллельных каналов, причем настолько многочисленных, что из них образовалась «теневая экономика», как назвали ее позже сами советские авторы, то есть не просто «притопленная» экономика, как сказали бы у нас, в Италии, и не просто «черный рынок». И то и другое, разумеется, имело место и находило широкое распространение. Но здесь было и нечто большее: настоящие джунгли «вторых», или «параллельных», экономик, неписаные правила которых покорно принимались (а то и поощрялись) самими государственными предприятиями, вступавшими с ними во взаимоотношения. Поскольку ни один механизм такого рода не был предусмотрен законом — напротив, речь шла о нелегальных и потому тайных операциях, — подобная хозяйственная практика развивалась рука об руку с коррупцией, постепенным приспособлением властей к незаконным операциям и настолько обширными явлениями деформации нравов и приличий, что применительно к целым регионам они стали квалифицироваться как действия «мафии».
Могут сказать, что все это существовало всегда, хотя, пожалуй, /547/ спорадически и менее выражено. Но здесь решающее значение принадлежит как раз порядку величин. Количественные пропорции изменились настолько, что феномен приобрел новые качественные черты. Это произошло как из-за огромного увеличения совокупного потенциала советского народного хозяйства, а следовательно, и той базы, на которой могли воспроизводиться и развиваться упомянутые тенденции, так и из-за все меньшей действенности приказов сверху, с помощью которых пытались предотвратить их распространение.
В результате складывалось очень тревожное положение. Экономика в целом не развивалась. Даже по официальной статистике, обоснованно подозреваемой в оптимистическом завышении данных, темпы хозяйственного роста СССР на протяжении 70-х годов медленно, но неуклонно угасали и, наконец, почти замерли к началу следующего десятилетия. Именно это явление было позже охарактеризовано как период «брежневского застоя». Через государственный бюджет шло по-прежнему массированное вливание инвестиций в народное хозяйство, но их отдача резко сокращалась и, во всяком случае, была куда ниже, чем рентабельность капиталовложений в других странах. Получалось так, что все цели, установленные правительством и торжественно одобренные на партийных съездах, не только не приближались, но и становились все более отдаленными.
В качестве основного направления развития советской экономики; уже в начале 70-х годов был провозглашен переход от «экстенсивного» к «интенсивному» хозяйствованию, то есть к такой экономике, рост которой определялся бы главным образом улучшением качественных показателей. На практике же именно эти показатели — производительность труда, ресурсосбережение, качество продукции, эффективность использования оборудования — не только не прогрессировали, но и ухудшались.
Брежневское руководство начало с того, что предстало перед страной с лозунгом, в котором обобщалась целая программа: научно-техническая революция. Считалось даже, что научно-технический прогресс сделает ненужными структурные реформы, обсуждавшиеся в 60-е годы. Но именно на этом направлении стране не удалось продвинуться вперед: ее экономика оказалась маловосприимчивой к тем достижениям — от компьютеров до биотехнологий, — которыми характеризовалось впечатляющее преобразование нашего мира на протяжении последних 15–20 лет. СССР уже страдал от отсталости в наиболее чувствительных к новым завоеваниям отраслях — от информатики до телекоммуникаций — и пребывал, таким образом, в неподвижности, в то время как в других странах наиболее развитой части мира совершался, в частности под воздействием нефтяного кризиса, подлинный переворот в способах производства, в науке и сфере услуг. Именно это и имелось в виду, когда говорилось, что при брежневском правлении были потеряны примерно два десятилетия.
