Риторика сталинской пропаганды с ее высокопарными выражениями, весьма далекими от революционной символики 20-х гг., также превратилась в привычный язык как в Москве, так и в Пекине, как в Пхеньяне, так и в Гаване, как в Алжире, так и в Каире, Однако это международное распространение собственных официальных концепций является слабым утешением для советских коммунистов. Там, где эти концепции распространились и стали, как в России, выражением экзальтированного национального чувства, их питательной средой становятся противодействие советскому стремлению к гегемонии или подтверждение собственных, не менее гегемонистских амбиций. Страны, в которых сталинизм пустил крепкие корни (не только Китай или Корея, но и Румыния и Албания), имеют самые глубокие разногласия с СССР; в случае с Китаем разногласия доходят до военного конфликта.
Некоторые заключительные соображения о советском обществе, каким оно предстает через 60 лет после породившей его революции, обусловливаются тем, что это общество, которое одновременно оспаривают и копируют, продолжает оставаться предметом обсуждения. Определений много – апологетических или полемических, – но на них больше влияют политические страсти, чем объективное изучение. Московская идеология желает представить СССР первым государством, в котором трудящиеся массы прямо осуществляют политическую власть. Это утверждение не подтверждается анализом фактов. Оно опровергается иерархической структурой общества. Впрочем, даже в Москве Советское государство больше не представляется государством рабочего класса. Отсутствие народного участия в руководстве общественной жизнью – болезнь, от которой страдает страна. Эта мысль проскальзывает даже в официальных документах.
В этом обществе существует руководящий слой. Мы неоднократно отмечали его существование и пытались проследить его появление, формирование и консолидацию. Тем не менее нам кажется необходимым избегать достаточно поспешных его характеристик. Наиболее распространенное определение, ставшее почти общим местом, отождествляет его с бюрократией. Но поскольку вся производственная и общественная жизнь огосударствлена, этот тезис рискует превратиться в тавтологию, пусть даже и небесполезную: он означает только, что это общество ограничено и управляемо. Каждый, кто занимает какую-либо должность, в том числе и в экономике, является функционером вертикального государства. Это может помочь /540/ нам понять явление бюрократизации, столь характерное для советской действительности, но мало или ничего не говорит о природе и составе этого широчайшего слоя бюрократии, который уже из-за своих размеров довольно дифференцирован. С другой стороны, распространение бюрократического аппарата в большей или меньшей степени – общее явление для всех современных обществ.
На наш взгляд, мало что дает определение «новый класс» (кое- кто прямо говорит о «новой буржуазии»), которое получило некоторое распространение с тех пор, как его использовал югослав Джилас. Когда используют концепции, оказавшиеся пригодными для анализа других исторических ситуаций, утрачивается своеобразие советского феномена. Это определение могло бы лишь помочь выяснить направление новой классовой борьбы, которая развивается или может развиться в СССР. До сих пор предпринятые попытки проанализировать в этом ключе историю Советского Союза или его сегодняшнюю действительность, напротив, не прибавили наших знаний, потому что не выявили специфику советского развития в прошлом и настоящем.
Руководящий слой, сформировавшийся в советском обществе, в действительности не класс, по крайней мере в марксистском понимании этого термина. Хотя его положение в государстве позволяет ему широко пользоваться орудиями производства и ресурсами страны, это особое отношение к средствам производства не определяет его сути. Этот слой совпадает лишь частично с привилегированными слоями, которые все же существуют, или с обладателями наибольшего социального престижа: ведь есть многочисленные группы артистов, ученых, интеллигенции, которые имеют лучшее материальное положение или более известны из-за своей деятельности, но все же не входят в него. Такой разрыв сам по себе – источник конфликтов и проблем в стране.
Настоящая характеристика этого слоя заключается, напротив, в его политическом происхождении: партия, ставшая построенным по иерархическому принципу орденом. Оба термина очень важны для интересующей нас проблемы. Будучи партией, превратившейся в руководящий институт государства, КПСС стремится собрать в своих рядах всех, кто «что-нибудь значит» в советском обществе: от руководителя научно-исследовательского института и известного писателя до космонавта или чемпиона в спорте. В этом смысле партия в целом представляет собой стержень, пронизывающий все общество, включая и рабочие массы на заводах и фабриках. Однако концентрация власти внутри иерархически построенной партии очень изменяется по мере продвижения по ступенькам пирамиды, построенной в соответствии с этой иерархией, от массовой основы до правительственной олигархии. Точнее говоря, руководящий слой общества можно отождествить с руководящим партийным аппаратом. Отсюда и наиболее яркая его черта: отдельные лица, доказавшие политическую верность, допускаются в него и постепенно поднимаются, /541/ пройдя длительный отбор, но все равно их положение так и остается подчиненным.
То, что партия провозгласила (в Конституции 1977 г.) нерушимым законом свое право управлять государством, не должно скрывать от нас действительный источник ее силы, а также силы правящего слоя, волю которого выражает партия. КПСС, состоящая из 15 млн. человек, представляет все социальные слои и национальные группы советского общества. Такое количество членов не просто формальность. Партия глубоко связана с основными слоями общества благодаря как социалистическим, так и националистическим мотивам, лежащим в основе ее деятельности. Она окрепла во время трагических событий (важнейшее из них – война), которые затронули судьбы каждого. Ее идеология (хотя партия и видит, что сейчас к ее догмам относятся скептически и безразлично) десятки раз просто и доступно объясняла ужасные испытания, пережитые страной. Несмотря на свое господствующее положение, партия никогда не ограничивалась жесткими социальными рамками, что препятствовало строгому разделению общества на классы. Хотя сфера привилегий и стремится расшириться с ростом уровня жизни, общество сохраняет отпечаток своей первоначальной эгалитарности, которая долгое время проявлялась прежде всего во всеобщей бедности и сейчас еще заметна, в особенности в сравнении с самыми богатыми странами развитого капитализма.
Все это факторы силы. Однако рядом с ними есть не менее явные факторы слабости. Руководящий аппарат общества в действительности не в состоянии бороться с распространением гражданских свобод, с политической демократией, с борьбой и движением идей – со всеми явлениями, которые считаются потенциально опасными, способными поставить под удар единство страны и ее исторические завоевания (возможно, поэтому их стремятся отождествить с существующей иерархией власти). СССР все еще управляется посредством жесткой цензуры, довольно большого репрессивного аппарата, при постоянном нарушении прав, формально признанных за гражданами. Такие методы не допускают демократии даже в партии. Ее действительное функционирование остается авторитарным, а ее жизнь по большей части изолирована от усиливающейся в мире борьбы идей, захватившей сейчас и другие коммунистические партии, и широкие национально-освободительные и социальные движения.
Последний вопрос, который постоянно поднимается в идеологических и политических дебатах: какое отношение имеет это общество к социализму? Дискуссия ведется, в первую очередь, теми, кто придерживается социалистических идеалов. На дискуссию так влияли конъюнктурные соображения, что вести ее объективно не было возможности. Когда нет всеми принятых критериев социалистического общества, дискуссия подвержена всякого рода двусмысленностям. Так, китайцы считают, что СССР перестал быть социалистическим, когда вступил с ними в конфликт: при Сталине это было социалистическое государство, /542/ при Хрущеве – нет. Сталин точно так же считал, что Югославия перестала быть социалистической в тот день, когда воспротивилась его воле. В самой мысли, что страну можно провозгласить «социалистической» или «несоциалистической» – вместо того чтобы изучать исторические преобразования, их противоречия и проблемы и в этих рамках искать социалистические элементы, – чувствуется отражение сталинских концепций, согласно которым в какой-либо стране социализм однажды считается «построенным». Следовательно, мы не приблизились к такому историческому видению (единственному, которого мы можем придерживаться), согласно которому рождение и гибель различных общественных формаций – это достаточно сложные процессы, не ограниченные рамками одной страны, где элементы предшествующих и новых структур долго комбинируются в сложных и изменяющихся отношениях.
