И потом ходила за два километра в санроту за бинтами, по открытому полю, под продолжавшимся артиллерийско-минометным огнем.
Когда первый раз увидела разрывы снарядов и бойцы вокруг попадали в грязь и кричали ей «ложись!», она огрызнулась: «Как же я лягу! Тут же грязно!» Осталась стоять, и это ей «сошло» с рук. Она очень довольна, что месяц была в штрафной роте, чуть ли не полна гордости: «Я даже в штрафной роте была!» — «А что ж тут хорошего?» — «А как же! Иначе ничего бы и не увидела!»
Арсеньев снисходителен к ней. Она для него лишь девчонка. У нее хорошая улыбка, черные волосы, настоящая узбекская тюбетейка, ворот гимнастерки расстегнут, погоны тут явно ни при чем! Плотная, здоровая, наивная девушка!..[6]
Арсеньев проснулся от писка зуммера, — поговорил по телефону о подсобном хозяйстве полка. Где-то в тылу, у Назии, это хозяйство ведут женщины и несколько бойцов трофейной команды. Обрабатывают двадцать два гектара: картофель, капуста, морковь, лук. А на Ладоге рыбак вылавливает для полка здоровенных лещей. Получив сообщение, что поймано тридцать девять килограммов лещей, Арсеньев приказывает распределить эту рыбу между бойцами передовых рот.
Время от времени, с короткими частыми шипами, будто вздыхая, работает наш «иван долбай»: PC летят в воздухе, оставляя огненные следы, и ослепительным каскадом разрывов рассыпаются на немецких позициях. После этого немцы начинают яриться — сыплют сюда тяжелыми.
Я выходил смотреть…
Вчера какая-то наша «машинка» неподалеку заработала так часто и таким низким незнакомым голосом, что никто не мог определить, что же это за штука — явно автоматическая. Не «катюша», не «иван долбай», не зенитная пушка, — видимо, нечто новое, впервые здесь введенное в действие[7].
«Иван долбай» дал несколько серий по пятнадцать — двадцать ударов.
Бойцы повыскакивали из блиндажей взволнованные: «По нашим бьет! По переднему краю!»
— Ну, сейчас немец даст сюда! — заметил Арсеньев. Справился по телефону: — Как разрывы легли?
Получил ответ:
— Хорошо! Немного близко, но хорошо.
PC рвались по самой кромке немецкого переднего края, очерчивая ее.
Отсюда же казалось, будто реактивные снаряды легли на наши траншеи.
В блиндаже крысы. Бегают и пищат над матерчатым подстилом, за бумагой, набитой на стены. Возятся, царапаются, шуршат, сыплют песок. А в ходах сообщения они нагло, стайками встают по краям, не боясь людей. Если подумать о том, отчего расплодились и разжирели они здесь, на этой, знавшей столько кровопролитнейших боев местности… но об этом лучше не думать!
День сегодня холодный, пасмурный. А спать было жарко и душно. Топилась печурка, воздуха в блиндаже мало. Но спал я крепко, хоть и вдвоем на наре, и не раздеваясь, сняв только сапоги…
11 часов 30 минут утра
Пришел капитан Сыч, а с ним капитан Давиденко, вчера назначенный начальником штаба. Обсуждают: куда поставить тылы полка? Совершенно некуда: всякое годное место набито частями, а если уйти далеко в тыл, к Назии, — трудно будет со снабжением. Разговор о какой-то просеке. Но она засечена немцами и обстреливается. «Я не хочу, — говорит Арсеньев, — вашим семьям рассылать «похоронки». Там из тылов может получиться пшик!»
Сыч изучает карту. Между разговорами и обсуждениями Арсеньев умылся, оделся. Сейчас сидит аккуратный, бритый, блестя своими орденами.
Пришла мне и Никитичу пора прощаться с ним. Пойдем вместе с Сычом к тылам полка, а там Сыч обещает нам выдать верховых лошадей.
Завтра из Ленинграда отправлю в ТАСС, в Москву, три маленькие корреспонденции о братьях Шумовых и о полке Арсеньева. «Прощай, любимый город!» — напевает Арсеньев, разглядывая схему нового расположения полка.
Третьи сутки он почти ничего не ест («Не хочу!») и держится только силой воли. Как ни тщательно скрывает он свое состояние, я понимаю — нервничает: когда же начнут немцы и все ли он предусмотрел, чтобы сразу дать им отпор?
Жизнью своей и жизнями тысяч людей своего полка, своей дивизии, своей армии отвечает Арсеньев за благополучие на этом ничтожном клочке болота. Он знает, что судьба Ленинграда зависит и от него.
Какое неотступное, полнодумное, чувство ответствен ности!
Глава пятая
Июньские записи
Возвращение с передовых — В войсках противника — В госпитале — Крепкие люди — Опять в ДКА — Мой час — Обстановка в городе
(Ленинград. 1 июня — 2 июля 1943 г.)
Возвращение с передовых
Ночь на 1 июня. ДКА
С командного пункта полка Никитич, я и капитан Сыч вышли позавчера, в час дня. Шли по траншее, за маскировочными изгородями, затем дорогой Гонтовая Липка — Синявино и, наконец, леском. Воронок в пути столько, что от одной до другой не насчитать больше пяти метров. Эта дорога обстреливается постоянно, ежесуточно. Мы, однако, под обстрел не попали — немцы нас не заметили. В лесочке, где тылы полка, Сыч дал трех верховых лошадей — мне, Никитичу и коноводу Рустему Исмагулову, казаху родом из Петропавловска, красивому тонколицему парню с погонами кавалериста и в лихо заломленной набекрень пилотке. Он оказался отличным джигитом. Привычен к верховой езде и я, потому весь путь доставил нам огромное удовольствие.
Апраксин городок я видел в прошлом году. Тогда в нем еще были полуразрушенные дома. В этом году нет и следа селения, так же как нет от самого переднего края и до реки Назии, — леса, за исключением той маленькой рощицы, где взяли мы лошадей. Исчезли с лица земли Липки, Верхняя Назия, Гонтовая Липка и другие деревни.
От Апраксина городка до Назии дорога также обстреливается дальнобойными, особенно участки, примыкающие к новой железной дороге, к устью Черной речки. Позавчера прямым попаданием (Исмагулов показал нам место) убиты двенадцать женщин, работниц. У железной дороги работает женский железнодорожный батальон.
В Петровщину, в редакцию «Отважного воина», мы приехали как домой, и вчера утром я выехал на попутном грузовике в Подолье и далее в Городище.
Здесь, у КПП сошел, направился в политотдел 8-й армии, к старым друзьям, затем — в редакцию армейской газеты «Ленинский путь», где, встретив доброе гостеприимство, заночевал. Сегодня, то пешком, то «на перекладных», «голосуя», добрался до Шлиссельбурга. Оттуда поездом вместе с Никитичем вернулся в Ленинград. Впечатлений за десять дней скитаний столько, что кажется, не был в Ленинграде месяц!
В войсках противника
5 июня. ДКА
Вишневский, Тихонов, Инбер, Прокофьев, Лихарев, Авраменко, Дымшиц, Рывина, Азаров, Вишневецкая, Левоневский и кто-то еще… Все мы, шестнадцать человек, собрались по приглашению начальника 7-го отдела подполковника Подкаминера, чтобы послушать доклад о войсках противника, осаждающих Ленинград, — о немцах, испанцах, голландцах, норвежцах, финнах; о дислокации их частей, об их настроениях и взаимоотношениях. Доклад Подкаминера был основан на показаниях пленных и перебежчиков, а также на некоторых, добытых нашей разведкой, документах…
Слушая докладчика, я кое-что, очень немногое, записал.
…Каковы причины, по которым немецкий солдат считает необходимым на русском фронте сражаться до последней капли крови, даже предвидя поражение Германии и даже в том случае, если б США и Англия начали занимать ее территорию и заняли ее всю? Главная причина: каждый немец боится возмездия со стороны русских, терпящих неисчислимые беды, принесенные им варварством гитлеровцев. Немец не боится Америки. По рассуждению немца, США не станут разрушать Германию, потому что американский солдат не зол, ему не за что мстить Германии. Англия? Англичане хоть и злы на Германию, но считают, что теперь они квиты, ибо Англия сейчас воздала Германии даже больше, чем получила от нее. А Россия… «Нет! — заявляют немцы. — Даже перед лицом катастрофы ее нельзя пускать ни на шаг!»[8]
…О полицейских частях немцев на Ленинградском фронте. Они были присланы Гитлером для расправы над населением Ленинграда после взятия города. Им было предуказано уничтожить тысяч четыреста человек. Когда же выяснилось, что город взять нельзя, эти части оставили в обороне. А когда Гитлеру понадобились войска для наступления на юге, он взял с переднего края из-под Ленинграда кадровые части и заменил их стоявшими на второй линии полицейскими частями. Так они попали на передний край в качестве простой пехоты. Эти привилегированные гитлеровцы недовольны тем, что их сделали «серой скотинкой», они считают, что способны «на большее». Кроме того, полицейские части были пополнены штрафниками, им предстоит погибать в первую голову, — у них чувство обиды усугубляется сознанием своей обреченности…
Об этих настроениях свидетельствует множество захваченных нами писем. В краткие сроки с фронта и на фронт немцы посылают по двенадцать-тринадцать миллионов писем. Гитлеровская цензура не справляется с их потоком, поэтому она имеет указание цензуровать письма выборочно, подвергая строгой проверке прежде всего те, какие идут по заведомо подозрительным адресам. Вот в потоке писем и прорывается много таких, в каких можно найти довольно откровенные высказывания. … Всеволод Вишневский интересуется дислокацией частей противника, занимающих участок фронта против нашей ПОГ (Приморской оперативной группы), то есть против большого Ораниенбаумского «пятачка».
