Об этих настроениях свидетельствует множество захваченных нами писем. В краткие сроки с фронта и на фронт немцы посылают по двенадцать-тринадцать миллионов писем. Гитлеровская цензура не справляется с их потоком, поэтому она имеет указание цензуровать письма выборочно, подвергая строгой проверке прежде всего те, какие идут по заведомо подозрительным адресам. Вот в потоке писем и прорывается много таких, в каких можно найти довольно откровенные высказывания. … Всеволод Вишневский интересуется дислокацией частей противника, занимающих участок фронта против нашей ПОГ (Приморской оперативной группы), то есть против большого Ораниенбаумского «пятачка».
Докладчик в ответ рассказывает о 9-й и 10-й авиаполевых дивизиях, скомпонованных из тыловых частей немецких ВВС в октябре — ноябре 1942 года; о прибывшей на днях на этот же участок фронта ударной морской группе с полуострова Галле, о береговой пехоте и о частях, формируемых из кадрового состава флота, для отправки на Восточный фронт.
…Против Волховского фронта, в частности, стоит по-прежнему 5-я горнострелковая альпийская дивизия. Сюда же, по-видимому, переброшены голландские и норвежские части. Они крепче испанцев, потому что однопартийны с фашистами — квислинговцы. Антифашистски настроены французы, встречающиеся в гитлеровских частях. Кое-кто из норвежцев да и голландцев перебегает на нашу сторону. Один из норвежцев, перебежав к нам, просил разрешить ему выступить по радио, чтобы тем дать сигнал другому норвежцу, приятелю, о своей удаче. Ему разрешили. Приятель тоже перебежал к нам и на вопрос, что заставило его решиться на такой шаг, ответил: «Я прибыл на Восточный фронт вместе с моим отцом. Он — квислинговец. Перейдя к вам, я помогаю отцу, в случае поражения Гитлера, вернуться в Норвегию».
…250-я испанская «голубая дивизия» занимает прежний участок фронта (против Колпина — Ивановского). На днях в нее снова прибыло пополнение — двадцать третий маршевый батальон. Сначала эта дивизия была действительно добровольческой: аристократия рассчитывала, что война кончится прежде, чем дивизия дойдет до переднего края. Но из шестнадцати тысяч солдат и офицеров этой дивизии выбыло двенадцать, в том числе пять тысяч убитыми.
Добровольцев стали заменять уголовниками. Был издан циркуляр о «нормах» вербовки, было объявлено, что ежели нормы окажутся не выполненными, то занимающиеся вербовкой господа офицеры сами отправятся на Восточный фронт.
После этого — рассказывают перебежчики — дело пошло лучше. Офицер в Испании объявлял перед строем, к примеру, так: «Кто хочет добровольно идти на героический Восточный фронт? Молчите? А ну, прохвосты, — три шага вперед, трусы — два шага вперед!.. Ну ясно, прохвостов и трусов в роте нет. Значит, патриоты, — вы все добровольцы! Но всю роту мне не нужно, мне нужно девять-десять человек. Так уж я сам выберу, раз все добровольцы!..»
Так проходила разверстка по всем испанским частям. В испанской «голубой дивизии» мордобой применяется как система. В числе наказаний, к примеру, такое: офицер угощает провинившегося папиросой, и тот обязан вылезть на пристрелянный русскими край и сидеть там, пока не выкурит папиросы. Или такое: привязывают на спину мешок с землей весом в тридцать — сорок килограммов и приказывают весь день с ним работать и с ним же ночью спать.
Одного солдата по приказанию офицера раздели, вымазали сладким сиропом и на какое-то длительное время привязали к дереву — на съедение комарам…
Распространена система штрафов: офицер играет в карты и, проигравшись, идет в казарму набирать: «Койка не заправлена — пять пезет!», «Окурок на полу? Пятнадцать пезет!»
Поэтому очень много перебежчиков. Если считать всех кому удалось и кому не удалось перебежать, то — не меньше двухсот человек. Один из солдат, перед тем как перебежать к нам, подложил в дрова офицеру противотанковую гранату.
Другой, благополучно добравшись до наших позиций, объявил по радио: «Ну, маркиз Окихо! Мы выжмем из тебя все масло, которое ты выжал из нас!»
Следующий перебежчик рассказал: Окихо был так напуган, что приготовил мотоцикл и установил возле себя дежурство. Произошел скандал, и начальству пришлось маркиза Окихо убрать…
В одном из боев, в критический момент, когда положение казалось безвыходным, офицер предложил своему денщику застрелиться одновременно с ним. Но выстрела у офицера не получилось, а денщик чуть промедлил. Тогда офицер сказал денщику: «Застрели меня, а потом себя!» Тот застрелил офицера, а сам перебежал к нам.
Только в декабре и январе сдались нам в плен четыреста испанцев-солдат и пятнадцать офицеров…
Испанцы хранят наши «пропуска в плен» — листовки, напечатанные на немецком языке, а не на испанском. Рассчитывают: если попадутся — можно отговориться незнанием немецкого языка. Кстати, эти «пропуска-листовки», заброшенные нами в румынскую, окруженную на юге, армию, румынские солдаты хранят пачками, «талонными книжками», и спекулируют ими.
…О финском участке фронта. На Карельском перешейке стоят четыре стрелковые дивизии финнов: 2-я, 10-я, 15-я, 18-я и небольшая пограничная дивизия. Все они — крепкие, ибо боевых операций нет, и поэтому потерь мало, а кроме того, солдаты, которым внушены идеи реванша, считают, что их задача — «активная охрана своей границы».
Гитлер старается создать видимость невмешательства во внутренние дела Финляндии и (если «забыть» о немецких гарнизонах в некоторых городах и о немецкой армии на Севере!) предоставляет финнам возможность «самим отстаивать свою свободу и независимость». Поэтому финны духом тверже других сателлитов Гитлера. Но из всех его вассалов Финляндия испытывает наибольшие трудности. В ней почти голод. Сильно повлияли на психологию финнов разрыв с Англией и ухудшение отношений с США.
Немцев финны не любят. Известны случаи, когда солдаты-финны на несколько суток дезертируют в тыл, чтобы посмотреть, что делают там их жены.
Если все оказывается «в порядке», если жена с немцем не живет, то такой успокоенный солдат возвращается на фронт в свою часть, получает заслуженное наказание и тем доволен.
…Наша пропаганда в гитлеровских немецких частях достигает все больших успехов. Когда работают наши звукостанции (с громкоговорителями), противник всякий огонь прекращает. И только когда командование спохватится, то по его приказу начинается обстрел звукостанции артиллерией. Фронтовой тыл немцев тоже интересуется нашей пропагандой — повара, связные и прочие «эмиссары» из тыла охотно отвечают своим приятелям на вопросы шепотком: «Что говорят русские?»
Один из пленных немцев рассказывал анекдот о том, как Гитлер, Геринг, Геббельс ведут счет своим победам, и добавил: «Я тоже так научился: вот смотрите, как ведется подобный счет: допустим, складывая пятнадцать, пятнадцать и пятнадцать, вы пишете эти цифры одну под другой. Считаете: пять, пять и пять — пятнадцать. Потом считаете единицы: шестнадцать, семнадцать, восемнадцать. Под чертою, левее пятерки, пишете: восемнадцать.
Получается:
15
15
15
185
Я так уж полтора года русские потери считаю!»…
В госпитале
8 июня
Острый приступ аппендицита и бронхит. Меня отправляют в госпиталь.
10 июня
Палатка № 6, в хирургическом отделении больницы имени Свердлова (возле Смольного). Четыре кровати. На одной из них — командир группы разведчиков Иван Муравьев с ампутированными пальцами ног, лежит два с половиной месяца.
В марте ходил в тыл к немцам, отморозил ноги. Лицо здоровяка, веселый.
Сейчас он спит богатырским сном. На другой койке — летчик Юрченко, на третьей — врач Сагал, болен нервной икотой. Открыто окно, за окном ярко-зеленая листва.
Вчера Тихонов, Лихарев и другие рассказывали новости: в Смольный были вызваны Инбер, Берггольц, Авраменко, Решетов — получили от Попкова медали «За оборону Ленинграда». Вся группа писателей, работающих в Политуправлении фронта, получила медали еще 3 июня. Меня включили в список по Союзу писателей, так как обо мне — «тассовце» — позаботиться больше некому.
11 июня
Только что меня навещали писатели. Рассказали о том, как вчера в Союзе писателей, в торжественной обстановке, начальник Политуправления Ленфронта К. П. Кулик вручил орден Отечественной войны I степени Николаю Тихонову.
Потом был хороший ужин. В речах представителей руководства была отмечена хорошая работа писателей, которые на Ленинградском фронте с начала войны.
Рад за Тихонова, и приятно, что общая наша работа оценивается высоко.
13 июня. Вечер. Госпиталь
Светлое небо в разрозненных облаках — ясь белой ночи. Комары. Двор госпиталя, — скамейка, огороды, деревья с темно-зеленой листвой. Приятная прохлада.
В хирургическом отделении, в котором лежу, — палаты заняты главным образом ранеными летчиками, с ними я и беседую. Вчера разговорился с Героем Советского Союза майором Юрченко. Простой украинский парень, по отзывам товарищей — прекрасный летчик-бомбардировщик. В недавнем воздушном бою, когда вылетел на бомбежку вражеского аэродрома вместе с пятью другими бомбардировщиками своего 34-го Тихвинского гвардейского краснознаменного авиационного полка, Юрченко спасся только случайно. Его самолет был ведущим, Юрченко летел штурманом. Всеми шестью самолетами было уничтожено на немецком аэродроме девятнадцать «юнкерсов». Однако и наши — пять самолетов, кроме ведущего, — были сбиты немецкими истребителями в бою. Подбит и этот, шестой, но дотянул до своего аэродрома. Пилот остался невредимым. Два экипажа погибли полностью. Несколько человек из других экипажей — все раненые — спаслись, уже на своей территории. Майор Юрченко был тяжело ранен в бок и в живот осколком вражеского снаряда.
