его взгляды, но из-за его эксцентричности держалась с ним несколько покровительственно. У Александра она была доверенным лицом и поддерживала добрые отношения с его любовницей, а Мария Федоровна, не терпевшая никаких возражений от остальных членов семейства, души в ней не чаяла. Все это, надо думать, портило ее отношения с Елизаветой Алексеевной, что усугублялось разногласиями между ними по вопросу союза с Наполеоном [Vries de Gunzburg 1941: 8–9, 30–31] [115]. Дружба Екатерины с Багратионом и другими генералами и сановниками, ее общеизвестная франкофобия и вера в великое будущее России подкупали тех, кого раздражала ее мать и кто находил Константина не только неприятной личностью, но и несерьезной политической фигурой. Она побуждала Александра не уступать требованиям Наполеона в Тильзите, что еще больше возвышало ее в глазах недовольных режимом [Vries de Gunzburg 1941: 28–29].
В обществе ходили упорные слухи о готовящемся перевороте; Екатерину называли при этом возможной преемницей Александра. Французские дипломаты взирали на нее с особым подозрением; голландский посол, по словам Адамса, тоже отзывался о ней как о «самой амбициозной женщине в мире». «Великая княгиня Екатерина, – говорил посол, – это копия ее бабки [то есть Екатерины II, сбросившей с трона своего мужа Петра III]. Если здесь случится что-либо значительное, это будет ей только на руку. Пока еще эта идея не приходила ей в голову, но не может не прийти когда-нибудь» [Adams 1970: 93] [116]. Эти слухи циркулировали по крайней мере с 1807-го по 1810 год и свидетельствовали о нелицеприятных выпадах Екатерины, очевидно воспринимавшихся публикой с одобрением, а также, разумеется, о досадном падении популярности Александра после Тильзита.
В 1807–1808 годах велись активные поиски подходящего мужа для Екатерины. Среди кандидатов был император Австрии Франц I, а также целая когорта германских князей. Поговаривали даже о браке с Наполеоном, но этот план не был осуществлен – отчасти из-за того, что Екатерина не переносила Наполеона как политика. В апреле 1809 года она вышла замуж за принца Георга Ольденбургского – положительного, достойного и ничем не примечательного человека. Александр назначил принца генерал-губернатором Новгородской, Ярославской и Тверской губерний. В Твери молодые и поселились в августе 1809 года [Богоявленский 1912–1913:172–173; Nikolai Mikhailovich 1910: xxii] [117]. Живя в Твери, Екатерина Павловна играла более активную роль в политике, чем если бы она вышла за какого-нибудь другого принца или князя и уехала за границу. Даже Мария Федоровна, обычно потакавшая дочери во всем, жаловалась: «Ей достались самые красивые губернии России, и все ей мало!» [118] Александр любил бывать в обществе сестры, ценил ее мнение и обсуждал с ней государственные вопросы, что не осталось незамеченным. Стедингк пишет в Стокгольм о «частых поездках императора к сестре, которую он очень любит и которая открыто бранит Наполеона. <…> Говорят, что вся императорская семья находится под ее влиянием», особенно Константин. «Все, что расходится с желаниями французского правительства, приписывают ей» и полагают, что она «иногда заставляет своего брата колебаться в его отношениях с Францией» [Stedingk 1844–1847, 3: 97–98] [119].
На основании этой представительной (хотя вряд ли «научно обоснованной») подборки высказываний можно сделать вывод, что русские люди в период между заключением Тильзитского мира и 1812 годом были не удовлетворены происходящим, тревожились и чувствовали себя неуверенно. Дворяне не могли забыть прежних попыток Александра отменить их привилегии; часть крестьян надеялась, что Наполеон принесет им свободу, а их жизненный уклад был нарушен набором в ополчение; континентальная блокада нанесла ущерб дворянам и купцам; все были сбиты с толку примиренческой политикой правительства по отношению к Франции или решительно осуждали ее. В этой непростой обстановке Александр, все больше напоминавший двуликого Януса, стал проводить двойственную внутреннюю политику, заключавшуюся в подавлении недовольства с одновременным возвратом к реформам, которыми он занимался до войны Третьей коалиции.
Олицетворением растущей авторитарности внутренней политики стало возвышение Аракчеева. Граф Алексей Андреевич Аракчеев происходил из малоизвестного провинциального рода и служил офицером-артиллеристом в армии. Он гордился своими грубыми манерами и отсутствием какой-либо утонченности и замысловатости; был верным другом Павла I и подружился также с великим князем Александром. Неиссякаемая энергия Аракчеева, его неукоснительное повиновение и надежность производили большое впечатление и на отца, и на сына. Прочие современники, однако, не любили Аракчеева за доходившую до садизма безжалостность и педантизм, с какими он требовал исполнения императорских приказов и мельчайших уставных формальностей, а также за его привычку издевательски попирать все светские приличия. Но собственная непопулярность нисколько Аракчеева не огорчала, поскольку она вполне устраивала императора, а мнение хозяина было для него единственно важным [Кизеветтер 1912: 381] [120]. Его преданность царю делала его незаменимым помощником монарха во времена политической нестабильности.
После опалы, в которой оказался Аракчеев в непредсказуемой обстановке конца правления Павла I, в 1803 году он вновь стал подниматься по служебной лестнице. Поначалу ему пришлось мириться с относительно невысокой должностью инспектора артиллерии (чему сама «артиллерия» всеми силами противилась), но после Тильзита начался его взлет. 27 июня 1807 года, через два дня после подписания мирного договора, Аракчеев был назначен генералом от артиллерии в знак того, что артиллерия отличилась во время военной кампании. В декабре того же года вышло крайне необычное постановление, согласно которому распоряжения Аракчеева приравнивались к императорским указам, а 13 января 1808 года он стал военным министром, – по-видимому, этот шаг Александра был вызван всеобщим недовольством по поводу союза с Францией [Кизеветтер 1912: 372–374]. Императора тревожили слухи о заговоре, и, поставив армию под контроль Аракчеева, чья преданность царю служила почти гарантией предотвращения любого заговора, он мог спать спокойнее.
Властные полномочия Аракчеева не добавили популярности императору, которая и без того не была велика. Вигель выразил распространенное мнение, когда писал, что еще при Павле I «Аракчеев почитался нашим русским Маратом» [Вигель 1928, 1: 282]. Будучи командиром Преображенского гвардейского полка, вспыльчивый Аракчеев как-то откусил нос гренадеру, а в другой раз вырвал у подчиненного ус. Казалось странным, что воспитанный и «просвещенный» Александр симпатизирует этому не владеющему собой грубияну [121]. Однако де Местр быстро понял смысл нового назначения Аракчеева и уже через неделю писал на Сардинию:
Скорее всего, в такое время восстановить порядок может только такой человек. [Аракчеева ненавидят] все, кто играет здесь заметную роль, и все, кто связан с ними, [и он удержится на этом посту, только если] будет крепко держаться за него и если решение Его Императорского Величества достаточно твердое. В настоящий момент он крушит все подряд. Самые влиятельные лица исчезли со сцены,
