По счастию, находилось тогда в Кенигсберге множество таких садов, в которые ходить и там с удовольствием время свое препровождать было нам невозбранно. Они разбросаны были по всему городу, принадлежали приватным лицам; были хотя и не слишком велики и не пышные, однако иные из них довольно изрядные и содержимые в порядке.
Хозяева оных для получения с них ежегодного некоторого дохода отдают их в наймы людям, питающимся содержанием трактиров, и сии, содержа таковые трактиры в домиках, посреди садов сих находящихся, приманивают ими людей для посещения оных, почему и бывают они в летнее время всегда наполнены множеством всякого рода людей. Ходят в них купцы, ходят хорошие мещане, ходят студенты, а иногда и мастеровые. Словом, вход в них, кроме самой подлости (“подлые люди” — холопы, крепостные), никому не возбранен, и всякий имеет свободность в них сидеть, или гулять или забавляться разными играми, как, например, в карты, в кегли, фортунку[21] и в прочем тому подобном. Единое только наблюдается строго, чтоб всегда господствовало тут благочиние, тишина и всякая благопристойность, почему и не услышишь тут никогда ни шума, ни крика и никаких других вздоров; но все посещающие сии сады, разделены по партиям, либо сидят где-нибудь в кучке, либо разгуливают себе по аллеям и дорожкам, либо забавляются какою-нибудь игрою и провождают время свое в удовольствии и в смехах. Никакая партия другой не мешает и никому нет ни до кого нужды, но все только стараются друг другу оказывать всякую вежливость и учтивость.
Приятно было поистине видеть и находить инде небольшую кучку пожилых людей, сидящих где-нибудь в беседке, тихо и смирно и разыгрывающих себе свой ломбер; других же — инде на лавочках, под ветвями дерев тенистых, пьющих принесенные им порции кофея, чая или шоколада, или сидящих с трубкою во рту и со стаканами хорошего пива пред собою и упражняющихся в важных и степенных разговорах. Пиво употребляли они для запивания своего табаку, а прекрасные сухари, испеченные из пеклеванного хлеба, для заедания оного.
Что касается до молодых, то сии занимаются более игрою в кегли или, так называемый, ”лангебан“ (ныне кегельбан. — С. О.), играя хоть в деньги, но без всякого шума, крика и в самые малые деньги, и отнюдь не для выигрыша, а для единственного препровождения времени. Инде же найдешь их упражняющихся в игрании в фортунку или в самом доме в бильярд; а если кому похочется чего-нибудь есть, то и тот может заказать себе что-нибудь сварить или изжарить из съестного, также подать себе рюмку водки, ликера или вина, какое есть тут в доме. Более сего ничего тут не продается, а что и есть, так и то все так хорошо, так дешево и так укромно (т. е. уединенно, уютно, с комфортом), что всякий выходит с удовольствием оттуда.
Мне долго незнакомы были сады и гульбища сего рода, и познакомил меня с ними не кто иной, как тот же товарищ мой немец, г. Пикарт… в которые дни было нам свободнее прочих, хаживали в такие сады пить после обеда свой чай или кофей и препровождать все остальное время либо в играх в кегли и фортуну, либо в гулянье, а нередко делали и они оба мне компанию и игрывали со мною в ломбер. И могу сказать, что таковые гулянья мне никогда не наскучивали, но всякий раз возвращался я из них на квартиру с особенным удовольствием. В особенности же нравилось мне тихое, кроткое и безмятежное обхождение всех, бываемых в оных, и вежливость, оказываемая всеми» (Болотов А. Т. Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные им самим для своих потомков. СПб, 1871—1873).
Сад Головинский императорский…
Аналогичные тому, что существовали в Кенигсберге, — частные усадьбы и сады, становившиеся общедоступными на время, были и в России. С той лишь разницей, что, например, старинный Головинский сад с годами превратился из императорского Петровского в городской.
Этот величественный парк, который под названием Лефортовский существует и по сей день, появляется три столетия назад в Москве, на Яузе, в усадьбе сподвижника Петра Великого — адмирала Федора Головина. Позже эту усадьбу приобретает и сам царь, создает здесь собственную, императорскую резиденцию.
Он расширяется, подвергается переустройству поначалу под присмотром Петра, а позже и его преемников. Доводя его до уровня императорской резиденции, над садом работают и такие блистательные архитекторы, как Растрелли, Земцов и Бланк. А уже в екатерининскую пору этот московский «бриллиант» передается городу. С той поры в нем и начинают проводиться массовые гулянья.
И можно себе только представить, насколько интересно было побывать в этом городском саду именно профессионалу, творцу будущих многочисленных усадебных парков! Какие интересные находки по планировкам и озеленению он здесь мог обнаружить.
«…Сколько я дивился всему в саду, — писал А. Болотов, — но выехав, должен был удивляться еще больше; ибо хотя и без того было уже в саду превеликое множество народа, но во всю дорогу встречалось еще с нами бесчисленное множество карет, туда едущих. Казалось, что вся Москва поднялась тогда в Головинский сад, и я всего меньше надеялся найти тут такое великое множество благородных, какое я в сей день в сем столичном городе видел и какого я до того никогда не имел еще случая в одном месте видеть».
И если первые опыты Болотова касались лишь усадебных парков (будь то в Германии, где довелось ему служить в елизаветинские времена, в России — Петербурге, Москве), то впоследствии, чего бы ни касалась его рука, имело глобальный характер. Если он, к примеру, забирал на хозяйственные нужды лес из Александровой рощи, то даже это делал с художественным вкусом.
Предварительно размечал на генеральном плане направления будущих просек-аллей. И забирая прорубленный на означенных просеках лес, умудрялся так формировать местность, чтобы даже со стороны, с дороги «открывались виды» на прямые сквозные просеки, что причудливо разбегались по лесу, вовлекая в ландшафтную игру все многоверстное пространство округи.
«Производить сады собственного своего вкуса»
Управлять имением в Богородицке Болотову довелось двадцать лет. Он вступает на эту суетную, непомерно тяжелую должность к моменту завершения усадебных построек. Так что пока его главная забота — парк.
Исходя из местности, планировка парка и логична, и удобна, и красива. Перед глазами городок за озером как на ладони. Этакое заозерье.
Болотов предлагает «производить сады собственного своего вкуса и такие, которые бы колико можно сообразнее были с главнейшими чертами нашего нравственного характера». Те чертежи, планы, рисунки и гравюры с изображенными на них западноевропейскими парковыми «прелестями» не только неподъемны нашим дворянам среднего достатка, хлопотны в содержании, но попросту и не нужны.
Смущает нашего русского ландшафтника и какая-то оголтелая склонность к симметрии. Он полагает, что «…симметрия нужна только в таких частях сада, которые все либо из дома, либо при входе в сад видимы и вдруг глазом окинуты быть могут…». Пространство перед домом Болотов советует расчистить. Деревья не должны закрывать вид из дома.
На первом плане — партеры и цветники. Следом за ними — куртины, душистые цветы и травы. Однако для придания всем этим посадкам большей выразительности желательно куртины не только сделать фигурными, но и украсить небольшими деревцами и статуями, вазами и пирамидами. По сторонам же, как бы зрительно замыкая все это цветущее пространство, поставить несколько полубеседок.
По периметру все пространство перед домом Болотов рекомендует обсадить высокими шпалерами из лип либо других деревьев. Причем ряды этих деревьев могут быть высажены не только в строчную линию, но и затейливо изгибаться, с тем условием, чтобы в изгибах можно было установить вазы, колонны либо все те же полубеседки.
От пространства перед домом, видимое из окон усадьбы, должны были расходиться аллеи. Одна из них — главная, а потому — и более широкая. Такую аллею следовало сделать до конца парка. Она продолжалась за пределами парка, следовала через рощу или лес… И, быть может, даже тянулась сквозь этот лес, услужливо указывая очередным гостям самое начало пути в усадьбу. К тому же именно здесь, в начале этой залесной аллеи, желательно не позабыть поставить беседку либо галерею как знак местонахождения усадьбы.
Другие аллеи парка должны были направляться «во все стороны вкось» и заканчиваться там, где «поворот или что-нибудь такое, что могло бы остановить зрение».
А еще дорожки должны выводить к какому-нибудь «достопамятному и зрения достойному месту», а именно — к горкам и беседкам, боковым воротам и пруду и какому-то особенному месту, откуда и откроется необыкновенный, сказочный вид на неординарное окружающее пространство либо бескрайние, многоплановые виды.
