Сочетание этих жестких мер с умелым маневрированием живой силой и техникой позволило командованию Ленинградского фронта отразить в сентябре 1941 г. яростные атаки противника на всех направлениях. Но 20 сентября 1941 г. Ставка потребовала от командования невозможного: в ближайшие два дня «пробить брешь во фронте противника» на Синявинском направлении и, таким образом, деблокировать Ленинград. Увы, силами наступавшей с востока 54-й армии под командованием Г. И. Кулика и Невской оперативной группы изнутри блокадного кольца это осуществить не удалось. Слабость артиллерийской поддержки, распыление и без того ограниченных сил и средств обрекло на неудачу почти все атаки пехоты, которую посылали нередко на штурм опорных пунктов противника, располагавших еще сильными огневыми средствами. Все это вело к неоправданно большим потерям личного состава. Так, численность 4-й бригады морской пехоты за 11 дней первой Синявинской операции по деблокаде Ленинграде уменьшилась с 6 до 1,5 тыс. человек[236]. В боевом донесении И. В. Сталину от 30 сентября 1941 г. командующий Ленинградским фронтом Г. К. Жуков был вынужден признать, что все попытки взять Шлиссельбург потерпели неудачу, и потому им было «приказано лобовые атаки на Шлиссельбург прекратить»[237]. Таким образом, первая попытка прорыва блокады Ленинграда успеха не имела, и контуры блокадного кольца вокруг Ленинграда окончательно определились.
В свою очередь, и командующий группой армий «Север» фельдмаршал фон Лееб сообщил еще 25 сентября 1941 г. главному командованию сухопутных войск о том, что он не располагает достаточными силами для продолжения наступления на Ленинград[238]. «На всем южном участке фронта, – свидетельствовал в это время начальник Инженерного управления Ленинградского фронта Б.В.Бычевский, – немцы усиленно строят блиндажи, роют траншеи и даже устанавливают колючую проволоку и минные поля»[239]. Это было долгожданным результатом героического сопротивления защитников Ленинграда, измотавших и обескровивших силы противника в многодневных изнурительных боях на дальних и ближних подступах к городу. Да, правда горька: немецко-фашистские войска удалось остановить ценой огромных потерь. Безвозвратные людские потери Северного, Северо-Западного и Ленинградского фронтов в Ленинградской стратегической оборонительной операции, продолжавшейся с 10 июля по 30 сентября 1941 г., составили 214078 человек[240]. Среди них десятки тысяч ленинградских ополченцев, плохо вооруженных, но сильных духом, ценою своей жизни помешавших фашистам войти в Ленинград. Из 1500 ополченцев Ленинградского университета около половины погибли под стенами родного города в июле-августе-сентябре 1941 г.[241] «Всем нам, кто участвовал в сентябрьских боях за Ленинград, пришлось пережить немало тяжелых дней, – писал впоследствии Г. К. Жуков. – Однако нашим войскам удалось сорвать замыслы врага. Благодаря стойкости и массовому героизму солдат, матросов, сержантов и старшин, выдержке и твердости командиров и политработников враг встретил на своем пути непреодолимую оборону»[242].
Возвращаясь к вопросу о том, собирался ли Сталин отстаивать Ленинград до конца, следует признать, что известные на сегодня документы и факты показывают, что он придавал обороне Ленинграда в августе-сентябре 1941 г. первостепенное значение, но оказать существенной помощи переброской крупных сил с других направлений не мог ввиду тяжелой обстановки на всем советско-германском фронте. Более того, его особое внимание, граничащее с подозрением и недоверием, сковывало инициативу командования Ленинградского фронта и руководства обороной города, мешая им принимать самостоятельные решения. 21 сентября 1941 г. Сталин посоветовал ленинградским большевикам «не сентиментальничать» с теми делегатами, которых посылали немцы от занятых ими районов с просьбой сдать Ленинград и заключить мир[243]. Нельзя не отметить, что ленинградские руководители обороны реагировали на это указание еще более жестко, приказав «немедленно открывать огонь по всем лицам, приближающимся к линии фронта, и препятствовать их приближению к нашим позициям, не допускать ведения переговоров с гражданским населением»[244].
Хотя Сталин, как отмечалось выше, не исключал возможности падения Ленинграда, нет сколько-нибудь веских доказательств в пользу того, что он собирался сдать город немцам. В противном случае он мог бы приказать в любой момент взорвать не только корабли Балтийского флота, но и весь город, важнейшие объекты которого были заминированы. К счастью, такого крайнего момента не наступило.
Но ведь это было бы варварство, – скажет читатель, – которому ужасы войны знакомы только по книгам. Да, Вторая мировая война отличалась особым варварством, и Ленинград его испытал в полной мере. Разве была не варварской подписанная 29 сентября 1941 г. секретная директива германского военно-морского штаба «О будущности города Петербурга»? В ней, в частности, говорилось: «Фюрер решил стереть Петербург с лица земли. После поражения Советской России нет никакого интереса для дальнейшего существования этого большого населенного пункта. Финляндия также заявила о своей незаинтересованности в существовании города непосредственно у ее новой границы… Предложено тесно блокировать город и путем обстрела из артиллерии всех калибров и беспрерывной бомбежки с воздуха сравнять его с землей… Если вследствие создавшегося положения будут заявлены просьбы о сдаче, они будут отвергнуты»[245]. Но одновременно эта директива была и признанием крушения планов немецко-фашистского командования взять Ленинград штурмом. Кстати, военная разведка 18-й немецкой армии, основываясь на допросах военнопленных, сообщала своему руководству, что Ленинград «будут защищать до конца» и что «проведено крупномасштабное минирование»[246]. Эта важная информация повлияла на дальнейшие планы германского командования в отношении Ленинграда.
Разумеется, население блокированного Ленинграда не имело никакого представления об этих варварских планах гитлеровского командования. К тому же в первое время советская официальная пропаганда пыталась скрыть сам факт блокады города. На состоявшейся 12 сентября 1941 г. в Москве пресс-конференции для иностранных журналистов руководитель Совинформбюро С. А. Лозовский заявил: «утверждения немцев, что им удалось перерезать все железные дороги, связывающие Ленинград с Советским Союзом, являются обычным для немецкого командования преувеличением»[247]. Однако к этому времени немецко-фашистские войска уже без всякого преувеличения начали осуществление своего варварского плана, приступив к систематическим артиллерийским обстрелам города и бомбардировкам с воздуха. Для населения осажденного Ленинграда, в котором осталось свыше 2 млн 500 тыс. человек, в том числе не менее 1 млн 200 тыс. человек несамодеятельного населения, из них около 400 тыс. детей[248], началась длительная каждодневная борьба за жизнь, полная опасностей, тревог, переживаний и лишений.
Жилые дома теперь стали для ленинградцев боевыми объектами, редкий дом не имел бойниц и пулеметных гнезд, редкий дом не был превращен в долговременную огневую точку. Как писала в те дни Ольга Берггольц, «дома наши стали крепостями, и не в переносном, а в самом буквальном и довольно страшном смысле»[249]. Расклеенные на стенах домов, щитах и заборах воззвания и плакаты призывали: «Защитим город Ленина!», «Все ли ты сделал для помощи фронту?», «Русский народ никогда не будет стоять на коленях!». Но особенно запечатлелись в памяти ленинградцев самые первые плакаты, появившиеся на стенах домов 16 сентября 1941 г.: «Враг у ворот!», «Ленинград в опасности!». Контрольно-пропускные пункты и заставы на главных магистралях города и мостах через Неву постоянно напоминали населению о фронтовом положении. Введенный с первых же дней войны светомаскировочный режим, погрузивший город во тьму, усиливал впечатление нависшей опасности, а тусклый свет электролампочки вызывает в памяти блокадные ассоциации и поныне. Маскировка «блистательных» объектов – шпиля Петропавловский крепости, башни Адмиралтейства, куполов Исаакиевского, Никольского и Смольного соборов, являвшихся опорными элементами панорамы города, – еще сильнее изменила его облик, приглушив его внешнюю парадность. Зашитые досками или вовсе исчезнувшие с пьедесталов всемирно известные памятники как бы предупреждали город о грядущих испытаниях. Аничков мост осиротел без своих бронзовых скульптур, захороненных временно в Саду пионеров. На протяжении всей блокады их закрывали четыре высоких холма, убранные цветами. Такой же земляной холм вырос в Михайловском саду на том месте, где был зарыт памятник Александру III работы П. П. Трубецкого. Конная фигура Петра I у Инженерного замка была укрыта глубоко в земле. По этому поводу драматург Е. Шварц в своем дневнике впоследствии отмечал: «К Петру у меня особенное отношение. Я каждый раз в страшные дни 1941 года, глядя на пустой постамент, говорил себе, что Петр на фронте»[250].
