мотивы и, возможно, также надежды на прогресс» [143]. Приведенные выше примеры позволяют усомниться в этом «оправдавшем себя средстве», появился и аргумент: оба понятия – «памятование» и «забвение» – должны быть изъяты из оппозиции, в которую поставил их Майер, ибо тяжелое прошлое в рамках такой принудительной альтернативы не поддается ни адекватному описанию, ни проработке.
Урок третий: мемориальная культура
Роль «Поколения 68» в проработке нацистского прошлого
2018 год дал нам немало поводов оглянуться на 1968 год. Если сорок лет спустя центральное место в ретроспективе занимали обвинения, споры и самокритика участников тогдашних событий (например, Гёц Али озаглавил свою, вышедшую в 2008 году, книгу Unser Kampf («Наша борьба») с явным намеком на Mein Kampf), то на повестке почтенного 50-летнего юбилея уже стояла канонизация «Поколения 68». Протест и бунт, которыми оно было движимо, теперь заметно сдвинулись вправо, отчего движение 68-го года предстало в 2018-м в гораздо более ностальгическом свете, чем десятилетием раньше. Герои, вновь взявшие слово в СМИ, казалось, олицетворяли и выражали все то, что нам дорого и чего ныне так явно не хватает: видение будущего, воодушевляющие порывы, пробуждение от апатии и застоя, возрождение критического духа. Но к символическому капиталу «Поколения 68» относится прежде всего проработка нацистского прошлого. «Не будь этого поколения, – говорил Бахман Нируманд [144], – прояснение (Aufklärung) прошлого Германии было бы невозможно». [145] Это утверждение не ошибочно, однако оно неточно. Стоит уточнить: хотя «Поколение 68» было самым решительным образом вовлечено в то, что сегодня называется «мемориальная культура», ее начало датируется отнюдь не концом 1960-х.
Несомненно, это поколение разрушило «коммуникативное умолчание», которое консолидировало западногерманское общество на протяжении двух послевоенных десятилетий. Оно разрушило его громогласно, эффективно использовав медиа, порывая со своими родителями, своими учителями, своим социумом и своим государством. «Поколение 68», с его яростью и публичным протестом, имело мужество требовать радикальных перемен, ставить назревшие вопросы и давать на них не менее назревшие ответы. Ярость и мужество – это гремучая смесь, которая, воспламеняясь, приводит если не к революции, то, по крайней мере, к бунту.
Нарушение молчания и решительное противостояние нацистскому прошлому и виноватому в нем старшему поколению – это несомненная заслуга «Поколения 68». Бесспорно и то, что оно вскрыло коричневую преемственность в университетах и в политике, осудило своих родителей, однако дискурс о Холокосте и интерес к судьбам евреев возникли позднее. У «Поколения 68» была на уме мировая революция, поэтому для проработки немецкого прошлого не оставалось времени.
Спустя двадцать лет ситуация изменилась. «Поколение 68», остепенившись, преуспев в профессии, заняв ответственные посты и обретя общественное влияние, сделало проработку нацистского прошлого и Холокоста подлинным проектом своего поколения. В 1980-е годы иллюзии об освобождении всего мира развеялись, и вернулся интерес к собственной истории. После смены поколений именно «Поколение 68» взяло на себя вину, которую отрицали и от которой отрекались их отцы. Шагнув от «экстернализации» к «интернализации», оно стало основателем и носителем того, что мы теперь называем «мемориальной культурой».
В 1950-е и 1960-е годы одиноким защитником жертв нацизма был генеральный прокурор Фриц Бауэр, вернувшийся из эмиграции еврей. Именно ему довелось еще в 1952 году объяснять немцам, что борцы Сопротивления отнюдь не были беспринципными врагами государства, а само нацистское государство было «не правовым, а преступным» [146]. Бауэр провел с 1963 по 1965 год Освенцимские судебные процессы и выследил в Аргентине Адольфа Эйхмана.
Фриц Бауэр не смог преодолеть «коммуникативное умолчание» в послевоенные годы. Хотя в 1995 году во Франкфурте был создан Институт истории и последствий Холокоста имени Фрица Бауэра, его имя стало известно широкой общественности лишь после 2014 года благодаря нескольким теле– и кинофильмам, которые задним числом сделали его героем послевоенного времени [147]. Его запоздалая слава резко контрастирует с непризнанием при жизни. Но ситуация изменилась. Его именем назвали городские площади и учебные заведения. Впрочем, и эта слава имеет свои пределы. Предложение выпустить в 2018 году специальную почтовую марку к 50-летию со дня смерти Фрица Бауэра было отклонено федеральным министерством финансов [148]. Тем не менее частным образом художник Клаус Стаек создал виртуальный портрет Фрица Бауэра, который каждый может скачать в интернете и самостоятельно распечатать [149]. Это один из примеров новых автономных мемориальных практик.
Ярость и протест «Поколения 68» дали импульс многим процессам, но не привели к более глубокому изучению национал-социализма. Врагами, с которыми шла борьба по всему миру, считались капитализм и империализм. Поэтому героями этого поколения были Маркс и Ленин, Че Гевара и Хо Ши Мин, но не Фриц Бауэр. Однако через двадцать лет картина была уже иная. Все началось в собственной стране с локальных поисков и обозначения конкретных мест, где творилось отчуждение, насилие и истребление. К этому добавились кропотливые исследования в архивах историй депортированных евреев, после чего последовали приглашения тем из выживших, кто был вынужден бежать из немецких городов. В конце 1980-х годов отдельные гражданские инициативы привели к созданию в Берлине центрального мемориала жертвам Холокоста, а Гюнтер Демниг начал свой грандиозный проект с установления маленьких «камней преткновения» [150].
Параллельно с этими низовыми инициативами имела место попытка сверху пригасить мемориальную деятельность различных общественных групп за счет сооружения национального мемориала. Гельмут Коль, канцлер объединенной Германии, реализовал собственный мемориальный проект, переделав главный антифашистский символ ГДР – Нойе Вахе – в общегерманский мемориал. Внутри него была установлена увеличенная копия небольшой скульптуры Кете Кольвиц, которую художница создала в стиле христианской Пьеты, изобразив себя и своего сына, погибшего в Первой мировой войне [151]. Памятник посвящен «жертвам войны и тирании» и призван объединить память о немецких солдатах, гражданских жертвах, борцах Сопротивления и всех, кого преследовал нацистский режим: гомосексуалах, свидетелях Иеговы, евреях и цыганах. Этот инклюзивный мемориал больше не предполагает преступников. Универсальность понятия жертвы сглаживает все различия и позволяет забыть, кто был виновником тирании. Вместе с тем христианский символ Пьеты отнюдь не универсальный. Скорбящая мать, склонившаяся над убитым солдатом, не может служить символом ни гражданских жертв войны, ни тем более жертв Холокоста.
Открытие Гельмутом Колем в 1993 году инклюзивного мемориала стало очередной попыткой провести в акте коллективной скорби символическую финальную черту под историей Второй мировой войны. Но оставить прошлое за чертой не удалось. Об этом свидетельствовала открытая спустя два года гамбургским Институтом социальных исследований выставка «Война на уничтожение. Преступления вермахта в 1941–1944 годах» [152]. Разработчиком концепции был Ханнес Хеер, один из лидеров протестного движения 68-го года, который студентом активно участвовал
