а де-факто закрепило и продлило в условиях демократии власть франкистов посредством таких институтов, как административный аппарат, армия и судебная система. Это особенно относится к национальной исторической политике. Триумфатор Франко усеял страну государственными памятниками и символами, тогда как исторический опыт республиканцев по-прежнему публично никак не выражен. Окончание гражданской войны, которое должно было привести к равновесию сил и общему забвению, так и не состоялось; напротив, генерал Франко, победитель в гражданской войне, своей интенсивной исторической политикой глубоко деформировал память о ней, последовательно подавив и делегитимизировав республиканскую точку зрения на события прошлого. Этот односторонний взгляд на историю закреплен и растиражирован школьными учебниками, монументами, памятными годовщинами; закрытые архивы не позволяли историкам вести исследовательскую работу и подвергать критическому анализу исторические фальсификации. Вопиющая асимметрия власти ментально и психологически продлевала гражданскую войну в условиях диктатуры и диктатуру – в условиях демократии. Пакт о молчании не только защищал франкистов-преступников, он сохранял образ врага – коммунистов и демократов, которых преследовали и убивали как «антииспанцев» и «красных». Не находившая себе места в обществе память республиканцев закапсулировалась в виде неофициальной и локальной контрпамяти в семьях. Сегодня новая фаза постистории гражданской войны проявляется в сепаратистском движении Каталонии.
Уже на начальном этапе демократии в сельской местности происходили единичные мемориальные акции в форме эксгумации жертв гражданской войны, которые были поспешно захоронены на полях, пустырях и в придорожных канавах. Из-за пакта о молчании и связанного с ним табу на вину эти приватные мемориальные инициативы не привлекали к себе общественного внимания. Ситуация изменилась в середине 1990-х годов и затем еще раз с 2000 года, когда завеса молчания стала обнаруживать всё бóльшие бреши, а республиканская контрпамять, активные поиски захоронений и каждый новый вырытый скелет открывали табуизированное прошлое. Этот новый импульс памятования исходил от третьего поколения, которое искало своих дедов и находило их зарытыми по всей стране. По общим оценкам, еще около 30 000 республиканцев лежат в испанской земле. Внуки, рожденные уже в годы демократии, отказались соблюдать пакт о молчании; они убеждены, что фундаментом испанской демократии должно стать не забвение, а памятование, что тела погибших подлежат захоронению и их имена следует вернуть в память семьи и общества. С этой целью они создали «Объединение по возвращению исторической памяти» [133]. Они самостоятельно эксгумировали останки более 4000 жертв, казненных в наиболее кровавый период режима Франко. Работу этих добровольцев, восстанавливающих историческую память, которые трудятся как археологи, антропологи и генетики над идентификацией жертв франкистского режима, можно сравнить с деятельностью неправительственной организации «Мемориал» в России, члены которой в настоящее время вопреки государственной мемориальной политике эксгумируют и реабилитируют сталинские жертвы [134]. Однако в отличие от России, деятельность активистов в Испании породила настоящий мемориальный бум, который нашел свое отражение в средствах массовой информации, кино, литературе, исторических исследованиях и вызвал огромный общественный резонанс.
Для третьего поколения вопрос о забвении или памятовании встает по-новому, оно исходит из того, что прочную демократию нельзя построить на горах трупов и репрессивном молчании. В глазах третьего поколения пакт о забвении, заключенный вторым поколением, был слишком высокой ценой. Хотя пакт и создал условия для перехода к демократии, он не освободил от страшного прошлого, а, наоборот, углубил раскол в стране. Уже очевидно, что травматическое прошлое не ушло, оно прочно законсервировалось в глубине семейной памяти. Из этого латентного состояния оно возвращается в общество спустя шестьдесят и семьдесят лет.
В конце октября 2007 года, почти через семьдесят лет после окончания гражданской войны и через тридцать лет после заключения пакта о молчании, в исторической политике Испании произошел радикальный поворот. Премьер-министр Хосе Луис Сапатеро, внук убитого и пропавшего без вести деда-республиканца, отменил действовавший тридцать лет закон о всеобщей амнистии, утвердив принятый парламентом Закон об исторической памяти (Ley de Memoria Histórica), который впервые публично осудил фашистскую диктатуру, а ее жертвам гарантировал признание и реституцию. Тем самым Сапатеро не только воздал должное семейной памяти республиканцев, но и действовал в духе общей мемориальной культуры, которая все чаще возвращает память о давних преступлениях государств и диктатур, глядя на них глазами жертв. Попытки Сапатеро примирить взгляды на прошлое, включая также демонтаж памятников франкистского режима, вызвали в свою очередь острую критику со стороны противников. На уровне политики вновь возродился призрак гражданской войны как «войны воспоминаний». Сапатеро обвинили в том, что он бередит старые раны и ставит под угрозу внутренний мир в своей стране. О судебном преследовании за преступления в Испании говорить пока не приходится. Знаменитый испанский судья Бальтасар Гарсон, который подписал в 1998 году нашумевший международный ордер на арест бывшего чилийского диктатора Аугусто Пиночета, а с 2008 года вел дела против франкистов, ответственных за убийства и похищения противников режима, сам оказался на скамье подсудимых. Истцами выступили представители ультраправых группировок, которые стремятся дискредитировать демонтаж диктатуры, получая при этом полную поддержку со стороны Верховного суда [135].
Если в какой-либо стране возникает асимметричная ситуация из-за того, что правительство, защищаясь законом об амнистии, отказывается взять на себя ответственность за преступления прежнего режима, то другая страна теперь может вмешаться в эту ситуацию и поддержать требование об ответственности правительства. Принцип «универсальной юрисдикции», известный также как «принцип мирового права», препятствует безнаказанности и позволяет практически «любому национальному суду возбуждать дело в случае тяжких нарушений международного права в области прав человека независимо от национальной принадлежности преступников и жертв» [136]. Тем самым в свете нового подхода к правам человека достигнуто соглашение о том, что «естественное и моральное обязательство государства – привлекать граждан к суду за преступления, которые представляют угрозу международному сообществу. Этим гарантировано, что ни одна страна не станет убежищем для тех, кто причастен к геноциду. Это понятие подразумевает преступления против человечности, казни без суда, военные преступления, пытки и насильственные исчезновения» [137].
Ответственность за ведение подобных дел взял на себя Международный уголовный суд (ICC) в Гааге, который был учрежден в 2003 году [138], однако его компетенция ограничена преступлениями, совершенными после 2002 года. В рамках этой новой глобальной системы контроля перед судом в Испании предстали высокопоставленные военные, начиная с Пиночета, за преступления, за которые они не понесли ответственности в своей стране. В результате международного давления Аргентина в 2003 году отменила закон об амнистии. Таким образом, на наших глазах в западном мире появляются новые транснациональные стандарты политики в области прав человека и универсальной юрисдикции.
Поразительный пример транснационального мемориального союза являют уже на протяжении ряда лет Аргентина и Испания. Когда Аргентина из-за своего закона об амнистии
