Идея раздела Польши соседними державами не была новой. Еще со времен Петра Великого германские государства время от времени пытались выяснить отношение России к такому предприятию. Однако в Петербурге давали в лучшем случае уклончивый ответ. Теперь Фридрих II попытался вновь реализовать давнюю прусскую мечту, и, как оказалось, момент был выбран удачно.
Историки много спорили о том, как в Петербурге было принято решение об участии в разделе и какую позицию занимал в этом вопросе Панин. Многие утверждали, что Никита Иванович всегда был против раздела и вынужден был смириться с ним под давлением императрицы и большинства членов Государственного совета. Н.Д. Чечулин, один из авторитетнейших специалистов по истории России XVIII века, напротив, полагал, что Панин не имел ничего против раздела. Что же касается многочисленных критических высказываний графа по этому вопросу в беседах с Сольмсом, то они, по мнению Н.Д. Чечулина, объясняется тем, что Панин попросту водил прусского посла за нос, стараясь раздразнить Фридриха II и выведать его истинные намерения.
Беда в том, что дошедшие до нас документы не позволяют однозначно ответить на вопрос, как и почему было принято это решение, сыгравшее столь важную роль в истории и Польши, и России. Исследователям по необходимости приходится прибегать к догадкам и шатким предположениям. Единственный достоверный документ, отчасти проливающий свет на этот вопрос, - это протокол заседания Совета, того заседания, на котором впервые был поставлен вопрос об участии России в разделе Польши.
Произошло это 16 мая 1771 года. В начале заседания в присутствии императрицы Панин зачитал несколько депеш, относящихся до переговоров с Турцией и положения Крыма. Затем Екатерина "изволила выдти из Совета", и тут произошло следующее. "Действительный тайный советник граф Панин открыл оному, что по случаю известного уже предъявленного венским двором на польские смежные с Венгрией староства права и действительного их захвачения, король прусский отозвался здешнему двору в доверенности, что он не намерен быть спокойным зрителем такого соседом его польских земель завладения".
Изложив далее предложение Фридриха II, Панин продолжал: "Сие представляет... такой случай, о котором всегда помышляли для исполнения всеми желаемого; что находим мы теперь удобность в ограничении себя от Польши реками; что хотя Россия и не имеет никакого права на Польскую Лифляндию, однако намерен он (Панин. - Авт.) вывести права на оставленные в Польше десять заднепровских полков и требовать возвращения, а особливо, что Польша не исполнила своего за получение оных обещания; что негоциируя о сем и согласись на всегдашнюю уступку присвоенных австрийцами и некоторых из требуемых королем прусских польских земель, исключая Гданьск, можем мы получить Польскую Лифляндию и желаемое ограничение, а Польше отдать, в замену отбираемых у нее земель, княжества Молдавское и Волоское; что интересовав сим образом венский и берлинский дворы, скорее можно будет заключить предполагаемый ныне мир с турками и успокоить польские замешательства, и что если Совет на все сие согласен, будет он над тем трудиться... На что и согласились".
Этот протокол заседания Совета проливает свет на многое. Во-первых, очевидно, что вопрос об участии в разделе был решен между Екатериной и Паниным заранее, до его постановки на Совете. Никита Иванович "открыл" членам Совета предложение прусского короля. Следовательно, прежде по крайней мере большинство из них об этом не знало. Панин не только сообщил идею Фридриха II, но и обосновал необходимость ее принятия, то есть предложил готовое решение. Екатерина же демонстративно покинула заседание, тем самым давая понять, что иных мнений она слушать не желает. Члены Совета, прекрасно понимая, что к чему, единодушно согласились с Паниным, не высказав ни одного замечания, хотя вопрос имел первостепенное значение. Надо сказать, что обыкновенно даже менее важные вопросы обсуждались на Совете довольно активно и в целом этот орган вполне оправдывал свое существование. Почему же Панин согласился на раздел, более того, сам предложил этот шаг на заседании?
Прежде всего, к такому решению подводил анализ внешнеполитической ситуации. Согласившись на раздел, Россия извлекла бы для себя существенную политическую и экономическую выгоду. Однако давление на Панина со стороны Екатерины, по-видимому, все же было. Императрицу, в свою очередь, настраивал граф З.Г. Чернышев, автор проекта проведения границ по рекам, пользовавшийся в ту пору при дворе большим влиянием. В результате то решение, которое предложил на Совете Панин, было своего рода компромиссом.
Никита Иванович считал необходимым сохранить сильную Польшу. В то же время он никогда не возражал против "всеми желаемого" - небольших территориальных приобретений для проведения границы по рекам. Ибо одно дело изменить только русско-польскую границу и совсем другое - совместно с Австрией и Пруссией принять участие в существенном урезании соседнего государства. Именно поэтому Панин предложил компенсировать отнимаемые территории за счет Молдавии и Валахии. Кроме него, эту идею никто не высказывал, и позднее под давлением обстоятельств от нее пришлось отказаться. Кстати сказать, утверждая, что Россия "не имеет никакого права на Польскую Лифляндию", Панин ошибался. Как заметил Н.Д. Чечулин, здесь сказалось "незнание древней истории России, вполне понятное в XVIII в."
Вопрос о целесообразности ослабления Польши еще долго беспокоил Панина. Позднее в одной из депеш русскому послу в Варшаве он писал: "Имея таким образом в виду округление границ соседей Польши, нельзя, однако, сомневаться, что и после этого эта республика может еще существовать на положении значительной державы и что части, которые будут от нее отделены, ничего, конечно, не потеряют от того, что не будут более под такой державою, которая в настоящее время представляет собой лишь xaoc и беспорядок". Похоже, что этими словами Никита Иванович хотел убедить не столько посла, сколько самого себя. Беспокоила Панина и этическая сторона раздела. Даже на Совете он заговорил о правах России на польские земли. Любопытно, что конфедератам такие сомнения были совершенно чужды. В начале войны они заключили с Турцией союзный договор для совместной борьбы с Россией. По договору конфедераты, в частности, "уступали" туркам Киев, а себе облюбовали территории, включавшие Смоленск, Стародуб и Чернигов.
В любом случае участие в разделе Польши для России и лично для Панина было вынужденным шагом. Если бы Россия стала противодействовать планам германских государств, пытаясь не допустить раздела, это привело бы к существенному ухудшению ее внешнеполитического положения. Был бы нанесен урон союзническим отношениям с Пруссией, в то время как Австрия с удвоенной энергией стала бы противодействовать русским интересам на Востоке. Если бы в Петербурге остались безучастны к разделу, это также привело бы к негативным последствиям. Произошло бы усиление германских государств, захватывающих польские земли, и, как следствие таких совместных действий, сближение между ними. Все это интересам России никак не соответствовало, и к достижению собственных целей русская дипломатия, таким образом, ничуть не приблизилась бы.
Соглашаясь на раздел, Россия получала тройной выигрыш. Во-первых, безопасную границу с Польшей. Во-вторых, как сказал на Совете Панин, успокоение "польского замешательства" и соответственно возможность вывести, наконец, из этой страны свои войска. И, в-третьих, нейтрализацию Австрии в вопросе о русско-турецкой войне. Но, для того чтобы решить эту третью задачу, необходимо было провести очень тонкую дипломатическую работу. Фридрих II предлагал попросту ухватить то, что плохо лежит. Панину же надо было сделать так, чтобы действия России, Пруссии и Австрии оказались взаимосвязаны, причем согласие Петербурга на раздел было бы обусловлено изменением австрийской политики в турецком вопросе.
Главное препятствие заключалось в позиции Вены. Австрийцы только что подписали договор с Турцией. За счет Польши они тоже успели поживиться и могли повторить удачный опыт, тогда как переговоры о каком-то тройственном соглашении о разделе были делом долгим, а успех их сомнительным. С точки зрения Кауница, синица в руках представлялась приобретением более предпочтительным, чем журавль в небе. Вену надо было заставить отказаться от этого заблуждения. Но австрийский министр был политиком ловким, и, чтобы провести его, Никите Ивановичу необходимо было проявить большую изобретательность.
Первые попытки договориться с Австрией результата не дали. Осторожные намеки Панина австрийский министр предпочитал не понимать и упорно настаивал на том, что русские условия мира с Турцией нереальны. Тогда Панин ускорил переговоры с Пруссией. Фридриху II очень хотелось прибрать к рукам польские земли, причем аппетиты его были так велики, что их приходилось умерять. Много споров, в частности, вызвал вопрос о Гданьске, который Панин категорически отказывался отдать королю. Впрочем, Панин хорошо знал характер Фридриха и умел пользоваться его слабостями. Никита Иванович то активно обсуждал с Сольмсом детали будущего соглашения, то вдруг выказывал полное равнодушие к этому вопросу. Король нервничал, пугался, что в Петербурге передумают, и шел на уступки.
