В сентябре 1405 г. Луи Орлеанский привел его к своей супруге Валентине Висконти, дочери герцога Миланского. Восхищенная красотой малыша, она не удержалась от того, чтобы воскликнуть: «Его у меня, можно сказать, украли! Как бы мне хотелось быть его настоящей матерью!..» С этого дня маленький Дюнуа был введен в общество своего старшего брата Карла как его младший брат и жил при Валентине Висконти в Шатонёф-сюр-Луар, и она обращалась с ним как со своим собственным ребенком.
Мнимая мать маленького незаконнорожденного отпрыска принцев была выбрана не случайно. Что касается своей «официальной» семьи, Марьетт д’Энгьен происходила по матери, Мари де Руси, от прославленного рода в области Эно, прародителем которого был пятый сын короля Людовика VI Толстого. Значит, и в ней текла королевская кровь Франции. Что касается Обера Ле Фламенка, то его отец в глазах закона, владыка Кани, насчитывал среди предков маршала Франции — Рауля Ле Фламенка.
Все это объясняет, почему в дальнейшем Карл VII проявлял величайшую снисходительность к Жану Дюнуа, которого он осыпал титулами и почестями, невзирая на его участие (подчиняясь братской любви к своему сводному брату Карлу Орлеанскому) в феодальном бунте Прагерия. И позднее, при Людовике XI, Дюнуа примет участие в Лиге Общественного Блага, из чего он опять же выйдет цел и невредим.
Он явно слишком много знал, чтобы можно было осмелиться покарать его; к тому же он был доблестным и удачливым полководцем.
Но вернемся к таинственному ребенку, родившемуся во дворце Барбетт. То, что Изабо произвела его на свет не во дворце Сен-Поль, как всех прочих своих «законных» детей, а в другом месте (Боте-сюр-Марн, что касается Жана Дюнуа, дворец Барбетт для своего последнего ребенка), уже пробуждает внимание недоверчивого историка. Но прежде всего, какого пола был этот последний ребенок?
Очевидно, что колебания аббата Клода де Вилларе, который называет это таинственное дитя то Филиппом, то Жанной, не содействуют решению загадки, тем более что тогдашние летописцы, как нам предстоит убедиться, не отличаются такой точностью, как монах Сен-Дени.
Прежде всего отметим, что термин «дитя» всегда употребляется в среднем роде, не предполагая никаких точных указаний на пол ребенка, ибо «он попросту указывает на связь между поколениями: сын или дочь» (см.: Э.Литтре. Словарь французского языка, Париж, 1873).
Но в своей «Летописи» Ангерран де Монстреле просто сообщает нам, что в тот трагический день, когда вооруженные слуги Жана Бесстрашного собирались убить Луи Орлеанского во дворце Барбетт, «…возле преставившегося дитяти лежала королева, которая еще не прошла обряда очищения (после родов. — Прим. перев.)».
Монстреле — это фламандский летописец деяний знати (1390–1453). Он служил Люксембургскому дому. Ему явно довелось услышать немало доверительных признаний со стороны членов этой династии, связанной с французской, как станет ясно позднее. Первой супругой Филиппа Доброго была Мишель де Валуа, сестра Карла VII и Екатерины Валуа, королевы Англии.
Многое должен был знать и наш аббат Клод де Вилларе, который в своей «Истории Франции от утверждения монархии вплоть до царствования Людовика XIV» использует тот же двусмысленный термин, не уточняя, идет ли речь о маленьком принце или о маленькой принцессе.
«В те поры Изабелла рожала дитя, скончавшееся через 24 часа после своего появления на свет. Герцог ужинал там. Было примерно восемь часов, когда…» (и пр., и пр. См.: Цит. соч., том XII, с.478, изд. 1770 г.).
Но в описываемую эпоху рождение королевского ребенка мужского пола имело куда большее значение, чем если бы это была девочка. Это доказывают как различия в местах погребения, так и масштаб соответствующих церемоний. Почему же в этой связи летописцы не сообщают, шла ли речь о мальчике, то есть о новом молодом принце, потенциальном наследнике французского престола, если бы скончались все его старшие братья?
Да потому, что рождение этого ребенка было сознательно окружено тайной, а также, весьма вероятно, потому что точный пол ребенка не был известен. Не забудем, что Жанна Девственница столкнется с тем, что ее собственный пол в течение долгого времени будет оспариваться и что, по слухам, она была на деле мальчиком. Потребовались проверки, проведенные в Пуатье (1429 г.) и в Руане (1431 г.), чтобы установить в точности, что она была девушкой, к сожалению, страдавшей от деформации полового органа, из-за чего для нее были невозможны нормальные половые сношения; об отсутствии менструаций у Жанны было рассказано на процессе, оправдавшем ее. Теща Карла VII королева Иоланда Анжуйская и дама де Беллье, супруга королевского наместника Шинона, засвидетельствовали в Пуатье, что они имели дело с «подлинной и ненарушенной девственницей», что явствовало из осмотра, которому они ее подвергли[53].
Из первого термина явствует, что речь и в самом деле идет о девушке, из второго же, что она действительно девственна. Следовательно, возникло желание увериться как в том, так и в другом, из чего вытекает, что существовало сомнение по поводу ее подлинного пола.
С другой стороны, Вилларе, официальный специалист по родословным при Пэрах Короны, оказывается в противоречии с монахом Сен-Дени. По мнению этого последнего, дитя умерло почти сразу, поскольку едва хватило времени для его малого крещения. Согласно Вилларе, ребенок прожил 24 часа, что не одно и то же и свидетельствует о том, что обоим историкам пришлось пользоваться совсем разными и противоречащими друг другу источниками.
В свое время с такими же трудностями сталкивался и отец Ансельм де Сент-Мари. Задолго до Вилларе он очень коротко поведал о появлении на свет того ребенка, которому в его «Генеалогической истории Французского королевского дома и великих чинов Короны» (с.114) посвящено всего лишь две строки, в то время как всем прочим отпрыскам — девочкам или мальчикам — отведено в среднем по 15 строчек. Приведем же цитату из отца Ансельма де Сент-Мари:
«6. Филипп, родился в Париже, 10 ноября в два часа пополуночи в 1407 г., преставился в тот же день, а вечером был отнесен в Сен-Дени».
Вот и все. Он ничего не сообщает нам ни о месте рождения (дворец Барбетт), ни о сроке жизни, ни о малом крещении и пр. Возникает ощущение, что ведомо ему гораздо больше, но говорить он не может.
Вернемся же ко временам этого рождения, столь обильного загадками.
Читая «Летопись монаха из Сен-Дени», мы только что видели, что королева Изабо «была погружена в глубокую скорбь преждевременной кончиной сего дитяти и все время после родов провела в слезах. Герцог Орлеанский часто навещал ее и пытался смягчить ее страдания словами утешения».
Но вдруг все меняется. В канун св. Климентия, то есть 23 ноября 1407 г. (по юлианскому календарю), герцог навещает королеву и оба «весело ужинают». Можно ли поверить, что, едва прошло 13 дней после утраты сына, королева (которая всегда была очень нежна со своими малолетними детьми) ужинала бы столь весело, что летописцу стало об этом известно, так что он почел уместным сообщить о сем обстоятельстве?
В тот вечер, едва расставшись с королевой, герцог Луи Орлеанский был злодейски убит на Старой Храмовой улице подручными Жана Бесстрашного, герцога Бургундского, которому в недавнем прошлом он наставил рога и цинично представил доказательства сего деяния.
Мы можем допустить, что королева Изабо[54] испытывала скорбь по поводу кончины сего дитяти, плода пылкой страсти, которую она в ту пору питала к Луи Орлеанскому. Можно также предположить, что она плакала, но не по поводу смерти, а по поводу его перевода к кормилице, что означало окончательное с ним расставание. Ведь это дитя было все же отмечено печатью незаконнорожденности, коль скоро знали, что король Карл VI не мог быть его отцом.
Вот отчего она самым скромным образом отправилась разрешаться от бремени во дворец Барбетт.
Нельзя не уловить полного совпадения обстоятельств, при которых явились на свет Жан Дюнуа, которому приписали в матери Марьетт д’Энгьен, и Жанна Девственница, матерью которой угодно было считать Изабеллу де Вутон по прозвищу Римлянка. Использован один и тот же прием. Но во второй раз уже было невозможно воспользоваться услугами Марьетт д’Энгьен. Она умерла вскоре после того, как малютка Жан был передан Валентине Висконти. Вот почему в Париже в июне 1407 г. появилась Жанна д’Арк, свояченица Жака д’Арка. Цель этого визита — вновь устроить так, чтобы дитя было помещено к кормилице.
Аборт в те времена и в такой среде не делался, да и Луи Орлеанский на это не пошел бы. Он охотно прибегал к услугам астрологов, колдунов, некромантов. Кто знает? Может быть, ему была предсказана будущая великая военная доблесть ребенка, которому предстояло родиться. И даже у принцев совесть была неспокойна при мысли о смертной казни, которой наказывалось убийство ребенка во чреве матери.
