Таким образом, можно констатировать искусное использование еврейскими депутатами и поверенными в своих контактах с властью понятийного и идеологического аппарата самой этой власти для защиты традиционных еврейских культурных ценностей и экономических интересов еврейского населения, а также благосклонное принятие этих «правил игры» чиновниками комитета. По всей видимости, процедура практического «торга» еврейских депутатов и поверенных с властью не нашла отражения в документах, отобразивших постепенно вырабатывавшиеся участвовавшими в диалоге сторонами этикетные формы. С еврейским представительством, инициированным самой властью, в период 1801–1812 гг. сосуществовали альтернативные формы еврейского представительства, которые будут рассмотрены в следующем разделе.
Поверенные, кагалы, проекты. 1801–1812 гг.
К альтернативным формам еврейского представительства в данный период относились выступления «поверенных» той или иной общины, подача проектов и прошений от имени кагалов, а также частные инициативы отдельных евреев. Предложения последних зачастую расходились по многим вопросам с позициями, отстаивавшимися еврейской элитой через депутатов, поверенных и кагалы, однако импонировали части правительственной бюрократии, стремившейся к радикальной еврейской реформе.
Защита интересов еврейского населения через поверенных, делегировавшихся общинами и признававшихся властью de facto, – форма еврейского представительства, широко представленная в предшествующий период, – продолжала существовать и в начале XIX в. Отдельные документы о выборах поверенных отложились в пинкасах. Так, 27 мая 1801 г. в Минске поверенными «по всем делам города [т. е. еврейской общины города], важным и неважным» собранием кагала и представителями еврейской элиты Минска были избраны главы кагала Йехуда-Лейб бен Яков и Натан-Шмуэль бен Дан, а также раввин Ишай, которым были выданы кагалом соответствующие доверенности[588]. Таким образом, помимо других обязанностей, на эти лица была возложена обязанность ходатайства за местных евреев перед губернской администрацией. Примерно через полгода состав поверенных несколько изменился: место раввина Ишая занял один из глав кагала – Йосеф бен Айзик Сегаль. Одновременно поверенных попытались привести к «присяге» перед кагалом. Содержание обязательства, которое должны были подписать поверенные, не раскрывается, однако известно, что они были недовольны содержавшимися в нем формулировками и отказались его подписать, а кагал, в свою очередь, отказался выдать им новые доверенности. 11 января 1803 г. стороны пришли к компромиссному решению: ходатаи обязались ничего не предпринимать без ведома кагала, а также избегать в своей деятельности всего, что могло бы противоречить «еврейскому закону» [т. е. галахическим нормам][589]. Слову «поверенные» в переводе Брафмана в оригинале могли соответствовать, насколько можно судить при сопоставлении с источниками предыдущего и предшествующего периодов, либо «nää’mānim» (букв.: «поверенные», «доверенные», обычно обозначение казначеев кагала или лиц, ответственных за отдельные денежные сборы), либо слово «поверенные», написанное еврейскими буквами. Наиболее частотное в документах более раннего периода слово «штадланы» («ходатаи») могло бы также фигурировать в этом документе, однако слово «štādlan», там, где оно встречалось в документах минского пинкаса, воспроизводилось Брафманом как «штадлан» (или «штадлен»)[590]. Процедуры назначения и «присяги» можно было бы объяснить влиянием российской бюрократической практики, но, скорее всего, они восходят к давним традициям регламентации и «упорядочивания» кагалами внутриобщинных отношений. В то время как в доверенностях, выданных «еврейскими обществами» депутации 1785 г. и еврейским купечеством белорусских губерний выступавшему в качестве их поверенного бывшему участнику этой депутации Ц. Файбишовичу в 1790 г., подчеркивались обязательства представляемых по отношению к представителям («И что вы только учините, спорить и прекословить мы не станем и все оное на себя приемлем властно, как бы мы сами все оное учинили, впрочем, остаемся вам, благодетелям нашим, покорные слуги»[591]; «И что только по сей нашей просьбе учините, с прекословием отзываться не станем»[592] и т. п.), в случае с «поверенными» минского кагала мы имеем дело с противоположной ситуацией. В случаях с еврейскими представителями 1784–1785 и 1790 гг. поверенные стремились обеспечить себя гарантиями от представляемых ими групп еврейского населения и добились этого, в случае же с ходатаями минского кагала, являвшимися к тому же главами этого кагала, одержало верх стремление еврейской элиты города к контролю над выдвинутыми из ее среды ходатаями.
«Поверенные» могли выражать интересы какой-либо группы лиц внутри общины, и в этом случае их легитимность была весьма спорной. Так, поверенные евреев Бердичева с 1798 г. регулярно подавали в Третий департамент Сената жалобы на владельца местечка М. Радзивилла «о причиняемых им якобы самовольных налогах и притеснениях по доходам, с разных частей собираемых, а равно и личных чрез побои обидах»[593]. Радзивиллу, согласно жалобам «поверенных», оказывали содействие приближенные к нему евреи – арендатор Мошкович и некто Лисянский, которые, пользуясь своим влиянием на помещика, стали «насильниками над кагалом»[594]. Осуждение лиц, злоупотреблявших своим положением при высокопоставленных покровителях и противопоставивших себя общине вместо того, чтобы использовать свой статус «придворных евреев» для ходатайств за своих единоверцев, было на протяжении всего XVIII в. «общим местом» и в постановлениях кагалов, и в проповедях раввинов, и в выступлениях отдельных «просвещенных евреев»[595]. Куда примечательнее появление того же Мошковича в качестве «поверенного еврейского общества» Бердичева с жалобой на предыдущих ходатаев, которые, «неправильно именуя себя поверенными», возвели «неосновательные обвинения» на Радзивилла, Мошковича и Лисянского, и просьбой об их высылке из Санкт-Петербурга[596].
Суть конфликта, расколовшего еврейскую общину Бердичева на две группы, каждая из которых делегировала своих «поверенных», несколько проясняется при обращении к более ранним документам, отразившим взаимодействие евреев Бердичева с владельцами местечка. Еще в 1732 г. по распоряжению владелицы местечка Т. Завиши хевра («братство цеховое») портных была изъята из юрисдикции кагала[597]. Эта привилегия несколькими годами позже была подтверждена ее дочерью М. Завишиной-Радзивилл[598]. К 1794 г. в конфликт с кагалом оказались втянуты и состоятельные члены общины, нашедшие поддержку у М. Радзивилла, издавшего распоряжение об учреждении альтернативного органа власти: независимого от кагала и раввина «еврейского суда»[599]. При этом порядок избрания («во время еврейского праздника Пасхи», «на три года») и структура (четверо «судей» и «писарь») этого «суда» копировали устройство кагала. «Суду», подчинявшемуся непосредственно владельцу местечка, были переданы такие функции кагала, как разбор имущественных тяжб, и предписывалось организовать свое делопроизводство по аналогии с городским судом. Сам прецедент «реформы», которую пытался провести владелец в масштабах местечка, является весьма примечательным в контексте общей тенденции к реформированию еврейской жизни государством, проявившейся в тот период почти во всех странах Европы. Случай в Бердичеве отражал на микроуровне все проблемы, связанные с еврейской реформой: стремление изменить структуру еврейского общества путем распоряжений «сверху», сотрудничество с частью еврейского населения, попытки установления иерархической централизованной системы власти в ущерб кагалу, ограничения и притеснения, связанные с усилившимся контролем власти над евреями, и неприятие реформы еврейским обществом.
Сенат, по всей видимости, проигнорировал вопрос о легитимности той или иной группы поверенных бердичевских евреев. В окончательном постановлении по этому делу Сенат подтвердил формальную независимость евреев от помещиков, на землях которых они проживали, и право евреев по своему желанию менять место жительства. В постановлении также осуждался произвол помещиков по отношению к евреям, что было связано как с отстаиванием государством своей монополии на насилие, так и с противодействием тенденции к закрепощению евреев. Примечательно, что жалобы еврейских поверенных выступали в преамбуле данного документа в качестве повода к изданию указа[600].
Наряду с постоянными конфликтами между еврейским населением и владельцами местечек, одной из главных проблем, поднимавшихся еврейскими представителями, было участие евреев в структурах городского самоуправления. 7 октября 1802 г. распоряжением Сената был утвержден предложенный подольским губернатором А.Г. Розенбергом порядок выборов: евреи должны были занимать в магистратах не более трети должностей, причем выборы должны были проводиться отдельно «христианским и еврейским обществами». Этот порядок был распространен на все губернии, входившие в черту оседлости[601]. Введенные властями ограничения побудили евреев Каменец-Подольска в ноябре того же года отправить в столицу своего поверенного Ицку Гельмановича. Поданное им прошение «на высочайшее имя» могло быть составлено кем-либо по его заказу или же написано им самим. Риторика прошения, если верно последнее предположение, может свидетельствовать и о владении частью евреев языком административных документов и публицистики: «Гонимый роком чрез несколько веков и всеми презренный народ еврейский в конце прошедшего столетия увидел себя осененным крыльями державного орла российского»[602]. Содержащиеся в прошении отсылки к законодательному опыту «блаженныя и вседостойныя памяти» Екатерины II, якобы стремившейся полностью уравнять евреев в правах с другими городскими сословиями, коррелируют с демонстративным забвением предшествующего царствования и культивированием памяти Екатерины II в высших кругах того периода. При этом дискриминационные по сути своей указы 23 июня 1794 г. (о введении двойной подати)[603] и 3 мая 1795 г. (о выселении евреев из сельской местности в города)[604], исходя из содержащихся в них формулировок, трактовались как основание для равного представительства евреев в органах городского самоуправления. Более того, евреи должны иметь преимущественное право на занятие этих должностей, поскольку «в том крае коммерция зависит от рачения евреев, а христиане весьма мало упражняются в оной, будучи к такому упражнению несклонны и неспособны»[605]. Кандидаты в члены магистратов из числа христиан были, в отличие от евреев, неграмотны, не знакомы с законодательством и, что особенно важно в данном случае, «не столько еще просвещенны и не столько еще исполнены духа терпимости, чтобы по делам гражданским почитали равным себе того согражданина, который по делам, до религии касающимся, не одинакового с ними мнения»[606]. По этой причине они восприняли ограничительные указы о евреях как доказательство того, «что сии лишены от правительства единой доверенности и уважения», и «присвоили себе неограниченное во всем преимущество перед еврейскими членами»[607]. Таким образом, решение еврейских дел возлагается на людей, совершенно незнакомых с условиями еврейской жизни и еврейскими порядками, руководствующихся исключительно предрассудками и корыстными интересами. Эта мысль, присутствовавшая уже у еврейских депутатов и поверенных последней четверти XVIII в., была высказана в прошении Гельмановича с большей четкостью и резкостью. От частного вопроса об участии евреев Подольской губернии в городском самоуправлении Гельманович переходит к общим проблемам взаимодействия российских евреев с властью. Предвосхищая состоявшийся в том же месяце созыв еврейских депутатов или, возможно, владея информацией о готовящемся мероприятии, Гельманович выражал уверенность в том, «что не попустит сие правительство осуждать целый народ за что-либо, не истребовав прежде от него объяснений»[608]. Он счел нужным также высказаться в поддержку еврейской реформы, которую должен был разрабатывать недавно учрежденный Первый еврейский комитет (впрочем, не упоминающийся в прошении), и даже признать справедливость некоторых обвинений в адрес евреев: «Пороки же целого народа – если таковые суть – должны быть исправлены, а не наказываемы… Не суть ли они всем общие, но замечаемы больше у того, против которого употребляют особенное примечание и о котором уже расположены верить, что он подвержен оным». Таким образом, по мнению Гельмановича, уже само существование отдельного законодательства о евреях противоречило идее модернизированного «просвещенного» государства, «законной монархии». Эта общая идея связывается с частным вопросом о представительстве евреев в органах сословного самоуправления: «Дабы не подать вида от правительства к различению народов по правам гражданским», необходимо было отменить разделение христианского и еврейского «обществ» при выборах в магистраты и избирать в равной пропорции «как христианские, так и еврейские члены»[609].
