После этого объявления инквизитор обычно бывал чрезвычайно занят. С одной стороны, он обычно получал множество добровольных признаний в ереси. Бернар Гуи утверждал, что «время милости» было весьма продуктивно, потому что в эти дни очень много людей каялись в своих прегрешениях. Этим еретикам нечего было бояться – они приходили к инквизитору с покаянием, в состоянии покорности – истинной или показной – и их признание вины расценивалось просто как покаяние. В случаях «тайной» ереси, когда кающийся просто «играл» с ересью от любопытства и не собирался компрометировать себя словами или действиями, он получал обычную каноническую епитимью. В более серьезных случаях инквизитор мог приказать кающемуся отправиться в короткое паломничество; часто к этому наказанию добавлялся пост и наказ строго соблюдать церковные обряды. Его ни при каких обстоятельствах не могли приговорить к тюремному заключению, а уж тем более к светскому суду. Инквизиция была в первую очередь институтом покаяния, а не карательным судом, так что добровольно раскаявшийся еретик получал обычную епитимью.
Тем временем к инквизитору тянулась вереница людей с ничем не подкрепленными заявлениями на подозреваемых в ереси. Эти люди часто бывали дома у известных еретиков или их видели выходящими с их собраний. Других обвиняли в том, что они часто вслух произносили положения еретических доктрин. Третьи внезапно начинали вести аскетический образ жизни и так далее. Трудно сдержать дрожь, когда представляешь, что доносы инквизитору часто составлялись самыми близкими людьми подозреваемых – жены иногда доносили на своих мужей, сыновья на отцов, а матери – на собственных детей. Потому что непременным условием воссоединения с Церковью для кающихся было дать наиболее полную информацию об их недавних соратниках. Вся машина была безжалостной и неразборчивой в средствах; здесь было не до галантности и не до чувств. Понятно, что это было время не для полумер. Нельзя было оставить ни малейшей лазейки, сквозь которую еретику удалось бы ускользнуть от покаяния. Без сомнения, инквизиторы лучше нас выполняли свою работу – это особенно хорошо видно через шесть веков; нам стоит признать, что применяемые инквизиторами методы были необходимыми для успешного выполнения стоявших перед ними задач. «Трибунал, – говорит мистер Турбервиль, – давал узнику все возможности избежать неприятных последствий его диффамации, причем перед ним открывался только один путь – путь признания, покаяния и восстановления в церковных правах».[112] Иного пути и выбора у него не было.
Принимались, например, свидетельства лиц, которым не позволялось давать свидетельские показания на светских судах. Преступники, еретики, отреченные от Церкви и пользующиеся дурной славой люди могли предстать в качестве свидетелей. Похоже, не существовало каких-то ограничений, касающихся того, кто мог стать свидетелем. Но известно об одном – исключительном, надо заметить, случае, – когда ребенок в возрасте десяти лет, живущий в Монцегуре, выступил свидетелем против шести членов собственной семьи и еще против нескольких других людей. Что касается случаев, когда еретики свидетельствовали один против другого, Фридрих II постановил, чтобы они не выступали в судах, и поначалу инквизиция следовала этому постановлению. Но в 1261 году Александр IV отменил этот запрет, и свидетельства еретиков стали признаваться в судах.
Ни один еретик не мог быть осужден, если против него не было двух похожих, подкрепляющих друг друга, свидетельских показаний. Сам по себе донос не имел силы. Инквизитор Гай Фулк в неофициальной записке советовал, чтобы свидетелей было как минимум два, а если они выступали против добропорядочного человека, не замеченного прежде в ереси, то их должно было быть больше. Эймерик придерживался того же мнения. Однако, судя по всему, инквизиторы чаще всего довольствовались показаниями именно двух свидетелей.
Перемещение poena talionis к ложному обвинению вместе с концентрацией всей юридической власти в руках одного человека, инквизитора, не могло не привести к тому, что инквизиция оказалась открытой для ложных свидетелей. Методы суда представляли из себя, по сути, форму дуэли между обвиняемым и инквизитором; обычные рычаги правосудия, нелюбимые инквизиторами из-за их тяжеловесности, могли сыграть роль мощной гарантии против ложных свидетелей и клеветы. Эймерик обращает внимание на то, какие злоупотребления могли породить лживые свидетельства, однако замечает, что их должны были непременно заметить при тщательном рассмотрении дела и допросе всех свидетелей. Надо отдать Святой палате должное: с самого начала она обращалась с ложными свидетелями с необходимой суровостью. Поскольку светская власть не могла дать никаких гарантий в таких делах, их отдавали на отработку обычной машине покаяния, которая заботилась о том, чтобы еретик признал свою вину, получил епитимью и воссоединился с Церковью. Для ложных свидетелей милости не было – их наказывали тюремным, часто пожизненным заключением. Только в Лангедоке в период между декабрем 1328 года и сентябрем 1329 года, как заметил Леа, было вынесено шестнадцать приговоров по ложным свидетельствам. Годом или двумя годами позже инквизитор Каркассонский обнаружил целый заговор, направленный на то, чтобы обвинить невинного человека. Выявив пятерых ложных свидетелей, он приговорил их к пожизненному заключению. Наконец, в 1518 году Папа Лев X издал указ, согласно которому инквизиция должна была передавать дела ложных свидетелей в руки светских судов, где с ними должны были обращаться, как с покаявшимися, но вернувшимися к своей вере еретиками.
Как только доносы попадали в Святую палату, нотариусы внимательно прочитывали их, а затем передавали инквизитору на рассмотрение. Если он находил, что в бумагах содержится необходимое количество доказательств для возбуждения дела против определенного человека, то ему отправляли ордер, в котором было указано, когда он должен явиться к инквизитору. Этот ордер доставлялся подозреваемому либо приходским священником, либо, как это чаще бывало, одним из помощников инквизитора. В ордере было четко прописано, в чем, собственно, инквизитор обвиняет его. Тем временем, если инквизитор считал, что ему нужны еще и другие свидетели по делу, он вызывал их к себе на допрос. Все их слова тщательно записывались.
Затем следовал официальный ордер на арест. С этого мгновения и дальше обвиняемый в ереси был полностью в руках Святой палаты. Если инквизитор опасался того, что подозреваемый может убежать, то одновременно с повесткой в суд выпускались предварительный приказ суда и копия свидетельских показаний – конечно же, для того, чтобы несчастный подозреваемый не получил предупреждения и не успел как следует изучить дела. В тех редких случаях, когда обвиняемый не являлся к инквизитору в установленный срок, приказ инквизитора объявлялся три воскресенья подряд в кафедральной церкви прихода и в приходской церкви. На досках объявлений вывешивались письменные распоряжения инквизитора; отправлялись они и в дом, где подозреваемый жил в последнее время. Если за все это время об обвиняемом ничего не было слышно, его отлучали от Церкви и объявляли вне закона. Никто не мог приютить его у себя в доме или накормить под угрозой анафемы. Этот человек становился полным изгоем. Должен, однако, заметить, что все эти меры не принимались, если обвиняемый был болен, или если у него были серьезные причины не являться к инквизитору.
Ни в письменном изложении дела, ни во время суда не назывались имена тех, кто давал свидетельские показания против обвиняемого. Бывали, правда, случаи, когда инквизитор показывал обвиняемому полный список лиц, которые давали информацию, однако он не указывал на имена тех, кто свидетельствовал именно против него. Впрочем, чаще всего соблюдалась полная секретность. Бернар Гуи советовал (для того чтобы обеспечить безопасность свидетеля) в крайнем случае показывать обвиняемому лишь полный список свидетелей. Эта практика обрела силу закона при папе Бонифации VIII, который, однако, обговорил, что имена свидетелей могут быть названы, если инквизитор считает, что это не представит для них угрозы.[113]
Тем не менее, обвиняемый, как правило, понятия не имел о том, кто все-таки выдвинул против него обвинения и дал информацию. Ко всему прочему, лишь в исключительных случаях на судах присутствовали обвинители. Судебные заседания попросту принимали форму допроса, проводимого инквизитором, каждое слово которого тщательно записывалось присутствующим на допросе нотариусом. Ясно, что подобные методы противоречат всем принципам законного судопроизводства, как мы их понимаем. Нам остается только представить себе инквизитора – вежливого, терпеливого, добросовестного, однако непоколебимо сурового, противостоящего, скажем, невезучему старому крестьянину, полумертвому от страха, оцепеневшему от строгого окружения, сбитого с толку непрекращающимся потоком вопросов и предположений – нам надо, как я уже сказал, лишь представить эту сцену для того, чтобы понять, что чаша весов перевешивала отнюдь не н сторону обвиняемого, каким бы вежливым и добрым не был дознаватель и каким бы смутным не было выдвинутое против несчастного обвинение.
