предстоят еще десятилетия горя и слез.
Политический протест, невозможный в России, раздался в Англии. В один из тех дней, когда русские евреи плакали в синагогах, английские их соплеменники вместе с выдающимися политическими деятелями из христиан устроили «митинг негодования» против ужасов российской юдофобии. Еще раньше, тотчас после варшавского погрома, в газете «Times» появилась серия статей под заглавием «The persecution of the Jews in Russia», где ярко изображались все погромы 1881 года. Статьи произвели огромное впечатление. Раздавались голоса о необходимости дипломатического заступничества за угнетенных и организации материальной помощи жертвам погромов. Русские дипломаты были чрезвычайно смущены этим ростом антирусского настроения в стране, правительство которой (кабинет Гладстона) поддерживало с Россией дружественные отношения. Орган русского министерства иностранных дел «Journal de St. Petersbourg» с раздражением спрашивал, не хотят ли агитаторы-юдофилы «поссорить русское общество с английским», испортить хорошие отношения России с Англией, установившиеся после замены русофобского кабинета Биконсфильда кабинетом Гладстона. Но эта дипломатическая полемика не удержала политических деятелей Англии от осуществления подготовленной демонстрации.
1 февраля (н. ст.) 1882 года состоялся грандиозный митинг в Лондоне, в зале Mansion House (Городской дом), под председательством лорд-мэра. Весь цвет английского общества был представлен здесь: члены обеих палат парламента, епископы, сановные лорды, ученые. Первый оратор собрания, лорд Шефтсбери, указал, что английское общество не требует вмешательства во внутренние дела России, но желает воздействовать на нее «нравственным оружием», во имя принципа «солидарности наций»; нужно апеллировать к царю и просить, «чтобы он стал для евреев в России Киром, а не Антиохом Эпифаном». Епископ Лондонский в своей речи напомнил, что несколькими годами раньше Англия содрогнулась при слухах о насилиях турецких башибузуков над болгарами, которых Россия защищала, и она теперь вправе требовать от христианской России того, что раньше требовалось от мусульманской Турции. Наиболее сильную речь произнес католический кардинал Маннинг. Он напомнил, что русские евреи являются не только объектом случайных погромов, но что они постоянно стонут под гнетом позорного законодательства, говорящего еврею: «Не смей селиться в таком-то городе, тебе нельзя приблизиться на несколько миль к такой-то границе». При громком смехе и возгласах негодования оратор цитировал пресловутый циркуляр Игнатьева о созыве «губернских комиссий», в котором после страшных погромов над евреями министр оплакивает печальное состояние христианского населения южных губерний. Свою речь кардинал Маннинг закончил патетическими словами: «Есть Книга, составляющая общее достояние Израиля и христианских народов. И в этой Книге читаю я, что Израиль — древнейший народ на земле, между тем как русские, австрийцы и англичане суть только народы вчерашнего дня. И живет этот народ силою своего неугасимого духа, своих неизменных традиций, своей непоколебимой веры в Бога и божественные законы, — народ, рассеянный по всему миру, прошедший сквозь огонь и не погибший, поверженный в прах, но не смешавшийся с прахом». После ряда других речей была принята резолюция, в которой говорилось, что собрание, не имея ни права, ни охоты вмешиваться во внутренние дела чужой страны, тем не менее считает долгом высказать свое убеждение, что законы России по отношению к евреям унижают последних в глазах христианского населения и поощряют грубые насилия против них. Собрание постановило передать копию этой резолюции премьер-министру Гладстону и министру иностранных дел Гренвиллю с просьбою довести ее до сведения русского правительства. Было также принято решение собрать денежный фонд для оказания помощи потерпевшим от погромов.
Спустя несколько дней английское правительство откликнулось на резолюцию митинга. В нижней палате Гладстон заявил, что донесения консулов о преследовании евреев в России получены. «Дело это, — говорил премьер, — должно внушать чувства сожаления и отвращения, но оно составляет явление внутренней жизни другого государства и не может стать предметом официальной переписки или расследования со стороны Англии. Возможны разве только дружеские представления при случае; всякие другие действия по вопросу об отношениях русского правительства к евреям скорее повредят, чем помогут еврейскому населению». Такое же заявление было сделано правительством в ответ на запрос в верхней палате. Перспектива «дружественных представлений при случае» со стороны Англии, конечно, не улыбалась русскому правительству, и оно старалось всячески отвратить эту неприятность. В «Правительственном вестнике» появилось сердитое официальное сообщение по поводу «слухов о том, что готовится английское заступничество за евреев». «Всякое заступничество иностранной державы за еврейскую народность, — говорится в этом сообщении, — могло бы только посеять неудовольствие в массе русского населения и неблагоприятно отразиться на положении евреев». Рядом с этой угрозой газета старалась доказать, что меры правительства против погромов «не были слабы», как видно из значительного количества лиц, арестованных полицией после «беспорядков» (3676 на юге и 3151 в Варшаве). Такие заявления со стороны русского правительства заставили кабинет Гладстона воздержаться от «дружественных представлений» в Петербурге в пользу русских евреев. Гладстон отказался даже принять для передачи русскому правительству петицию представителей английского еврейства с бароном Ротшильдом во главе. Граф Игнатьев мог успокоиться: неприятности со стороны английского правительства были устранены, а протесты на митингах его мало смущали. Он продолжал делать то, что возбуждало «чувство отвращения» во всем цивилизованном мире.
Большой «митинг протеста» состоялся в феврале и в Нью-Йорке, куда уже стали прибывать первые беженцы из России. Была принята резолюция протеста против «средневековых гонений, возобновленных в России», с требованием энергичных представлений в Петербурге от имени народа и правительства Соединенных Штатов. Один из ораторов митинга, судья Дэвис, сказал при восторженных кликах публики: «Если, вопреки урокам политической мудрости, положение евреев России не будет улучшено законодательным путем, то у американцев, кроме дружеских увещеваний, есть достаточно долларов, чтобы переселить на свободную американскую территорию и пристроить там все три миллиона граждан, не имеющих пока отечества». Чересчур увлекшийся оратор выразил в этих словах затаенную думу мечтателей русского гетто.
В России тогда возникали многочисленные еврейские кружки, члены которых готовились к переселению в Соединенные Штаты Северной Америки, страну свободы, с надеждою на помощь со стороны еврейских организаций Западной Европы. С того момента, как Игнатьев заявил об открытии для евреев западной границы, столбцы еврейских газет запестрели известиями из сотен городов, особенно юга России, о формирующихся эмигрантских группах: «Наш бедный класс только и живет надеждою на эмиграцию. Эмиграция, Америка — вот девиз наших братьев». Интеллигентные люди мечтали об устройстве еврейских земледельческих колоний в Соединенных Штатах, где некоторые группы эмигрантов в 1881 г. уже успели пристроиться в сельских фермах. Часть молодежи увлеклась идеей колонизации Палестины и развила сильную пропаганду среди масс выходцев из нового Египта. Чувствовалась настоятельная потребность в объединении всех этих рассеянных кружков, в учреждении центрального переселенческого комитета, который регулировал
