После таких сокровищ невозможно привыкнуть к доходу с куска земли, на котором придется трудиться до седьмого пота. Воины несостоявшихся царей нашли лучший заработок: они объявили, что король не выплатил жалованье. «Три отряда мятежников назвали себя конфедератами и, как гибель, разлились по отечеству».
Солдаты, служившие Лжедмитрию, обосновались во Львове. Они учредили собственную республику, избрали маршал– ком Иосифа Леклинского и принесли ему присягу. «Затем, по военному совету, разделили между собою на участки королевские имения, а в Малой Польше и поместья духовенства; ужасным образом утесняли жителей, наложили тягчайшие налоги и определили сбирать их до тех пор, пока сумма сбора не составит следующего жалованья».
Легионы умершего в Кремле Яна Сапеги «со своим маршалком Иваном Калинским точно таким же образом поселились в Бресте и соседних староствах и завладели имуществами королевскими и церковными».
Войска, что воевали под Смоленском, «также вступили в конфедерацию, выбрали себе маршалком Збигнева Сильницкого и опустошали Великую Польшу и Пруссию».
Речь Посполитая опустошалась не хуже, чем вражеским войском. Мятежники рыскали по городам и селениям в поисках добычи, а где не оставалось ничего ценного, там утоляли свою похоть; словом – делали, что хотели. Управиться с ними не было никакой возможности; воевать конфедераты умели, а для короля собрать мало-мальски приличное войско, как мы помним, было огромной проблемой. Жалобы несчастного населения привели лишь к тому, что король созвал сейм.
Депутаты долго и жарко спорили, искали виновников ситуации, и в конце концов сейм постановил заплатить конфедератам жалованье.
«Надменность этих мятежников, – пишет Кобержицкий, – возросла до того, что они, отбросив всякое уважение к королю, презирая и власть сената, и государственных чинов, уже с угрозами требовали не одного жалованья, но бесконечных подарков и наград, всего больше десяти миллионов злотых. Но как на уплату этой суммы не довольно было налогов… то король опять созвал чины в Варшаву, для суждения о деньгах. Их взяли частью из общественного казначейства, сколько было в наличности; частью добыли под залог некоторых вещей; частью собрали посредством вновь увеличенных налогов; наконец, от щедрости духовенства и правительственных лиц; едва-едва могли наполнить бездонную харибду и усмирить конфедератов, которые безнаказанно буйствовали больше двух лет. Стыдно и жалко, что Польша, как бы обреченная на рабскую покорность, сделалась данницей незначительной толпы негодяев; потомство с горестью прочтет, что едва ли и пятнадцать тысяч человек властвовали над могущественной державою, как бы наложив на нее узду».
Речь Посполитая напоминала республиканский Рим в последнее столетие его существования. И здесь, и там властвовала свобода, в том числе от законов. На этой почве щедро произрастали одаренные, но беспринципные авантюристы, которым нет места при сильной самодержавной власти.
В Москве и Речи Посполитой было различное отношение к монархической власти. Русский трон часто являлся предметом раздора знати, вокруг него плелись интриги, устраивались заговоры. Бояре строго следили, чтобы каждый занимал место за царским столом и на служебной лестнице согласно древности рода. «Новых людей» не любили и царь и бояре – в них видели заклятых врагов, конкурентов.
В Речи Посполитой никто не боролся за трапезное место как можно ближе к монарху, никто не ждал объедков, протянутых венценосной рукой. Здесь личная храбрость, личные достижения были единственным критерием успеха, а король стал, можно сказать, неким символом – каким ныне являются английская королева и японский император. Правда, в отличие от последних польско-литовского монарха не уважали. Обычно на трон приглашали чужеземца. Король был игрушкой шляхты и магнатов, и потому желающих занять трон – из числа сильных личностей – находилось мало.
В императорском Риме мы не видим плеяду одаренных личностей, не терпит их и русское самодержавие. Россия победила Смуту, но ценой величайших человеческих жертв и неимоверных усилий измученного народа, а не благодаря искусству полководцев…
Теперь Москва решила воспользоваться тяжелой ситуацией соседа, чтобы вернуть обратно Смоленск – этот город, похоже, стал чем‐то вроде переходящего знамени, которое получал удачливый победитель. Летом 1613 года русские войска подошли к городу и обложили его со всех сторон. Сил взять Смоленск у осаждавших не хватало, но, с другой стороны, его защищал немногочисленный гарнизон, который в основном состоял из наемников, давно не получавших жалованье. В городе заканчивались продовольственные запасы, и падение его стало лишь вопросом времени.
Чтобы деблокировать город либо доставить в него провиант, требовались немалые силы. Их у короля не было, но не перевелись еще герои-одиночки. Один из участников Смуты времен Лжедмитрия II Александр Юзеф Лисовский вместе с оршанским старостой Александром Сапегой взялись доставить в Смоленск все необходимое для жизни. Отвлечь же русские силы от города решили хитроумным способом – совершив дерзкий рейд на территорию Московии… Роль спасителя досталась бравому военачальнику Александру Юзефу Лисовскому. Но хотя поход планировался с ведома канцлера Сапеги, в тесной координации с гетманом Ходкевичем, и цель его была отвлечь силы русских от Смоленска, Лисовский не получил ни одного солдата, ни одного злотого.
В первое время под началом Лисовского находилось всего лишь 600 человек; численность отряда менялась, но даже в лучшие времена едва ли достигала 3000 человек. Здесь была ставка на профессионализм воинов и необычайную маневренность не обремененного обозом конного соединения. Все необходимое для жизнедеятельности Лисовскому давала война.
Отряд Лисовского начал военные действия в Северской земле: захватил Карачев и пытался овладеть Брянском. Москва прекрасно знала этого противника со времен Смутного времени, и потому как на трудную войну отправила против него силы по численности на порядок большие. Командовали войсками опытные воеводы во главе с князем Дмитрием Пожарским.
Но первое сражение закончилось неудачно для русских. Сначала бешеного натиска кавалерии не выдержал Иван Пушкин, затем обратился в бегство Степан Исленьев; на поле брани остался лишь Пожарский с 600 воинами – огородившись телегами, князь ждал, пока не угаснет боевой пыл врага. Наконец Лисовский оставил в покое укрепленный лагерь русских и продолжил путь. В течение суток к Пожарскому вернулись разбежавшиеся воеводы; количество войска позволяло вступить в схватку с врагом, но… разве можно догнать молнию?
Лисовский, как пишет С. М. Соловьев, «сжег Белев; потом приступил было к Лихвину, но потерпел здесь неудачу и стал в Перемышле, откуда воевода со всеми ратными людьми выбежал в Калугу. Пожарский остановился в Лихвине; здесь, подкрепив себя казанскою ратью, погнался опять за Лисовским; тот начал по‐прежнему отступать, выжег Перемышль и пустился наспех между Вязьмою и Можайском; Пожарский отрядил против него воевод, но сам, истомленный невероятно быстрою погонею за самым неутомимым из наездников, слег от тяжкой болезни и отвезен был в Калугу». Ржев, Кашин и Углич захлопнули ворота перед этими воскресшими призраками недавней Смуты. «После этого Лисовский уже не приступал более к городам, но пробирался, как тень, между ними, опустошая все на пути: прокрался между Ярославлем и Костромою к суздальским местам, потом между Владимиром и Муромом, между Коломною и Переяславлем Рязанским, между Тулою и Серпуховом до Алексина. Несколько воевод было отпущено в погоню за Лисовским, но они бесплодно кружили из одного места в другое; только в Алексинском уезде сошелся с ним раз князь Куракин, но не мог причинить ему большого вреда и перехватить путь в Литву, куда явился наконец Лисовский после своего изумительного в военных летописях круга и надолго памятного в Московском государстве». Так кратко описывает русский историк гигантскую петлю на необъятной территории, очерченную польскими саблями. Целый год бродил по Московии неуловимый полковник.
Лисовский умер вскоре после возвращения из похода – в октябре 1616 года – в возрасте 36 лет. Полтора десятка лет он находился в самом пекле, но почил своей смертью – упал с коня во время смотра войска и больше не поднялся. Есть версия об отравлении, возможно, не выдержало сердце, может быть, сказались многочисленные раны – ведь полковник никогда не прятался за спины своих воинов. «Как сам Лисовский бросался на все опасности, так приучил и своих солдат, и, как бы обрекши уже их на верную смерть, обыкновенно называл военным термином “погибшие”», – рассказывает Станислав Кобержицкий.
Со смертью командира полк не распался. Воины Лисовского стали особым родом войска. Они по-прежнему жили за счет военной добычи, не получая жалованья из казны. Благодаря своей исключительной боеспособности они в качестве наемников участвовали во многих европейских битвах и многие народы повергали в ужас своей жестокостью.
