удивительно ясной; и с полным сознанием своей ужасной судьбы я наконец лишился чувств».
Две недели Бартли пролежал без чувств в горячке, потом начал поправляться. Здоровье полностью вернулось к нему. Однако желудочная кислота кашалота вытравила из его кожи все пигменты. До самой смерти он оставался альбиносом.
Миллионы людей во всём мире верят в эту историю.
Великая сила искусства
«Однажды вечером, после бурной ссоры со своим возлюбленным, мадмуазель Лагер, не переодев костюма, с заплаканным лицом выбежала из оперы; совсем потеряв голову, она заблудилась в полях. Не переставая плакать, она провела там ночь, а утром (дело было летом) приветствовала утреннюю зарю чудесной арией, которой часто аплодировали в Париже. Прекрасное создание в богатых сказочных одеждах, с его жестами, голосом и изящной фигуркой, местные крестьяне сочли не то Девой Марией, не то ангелом и бросились перед ним на колени.
…Произошло это в наш просвещённый век в 1778 году в Париже».
(Ривароль. Заметки) * * *
И немного другая история.
Однажды Николай Степанович Гумилёв выступал на вечере поэзии у моряков Балтфлота, читал свои африканские стихи. Строки:
Я бельгийский ему подарил пистолет И портрет моего государя, —
он произнёс нарочито громко, с вызовом.
По залу прокатился негодующий ропот. Несколько матросов поднялось с мест. Гумилёв продолжал спокойно читать, делая вид, что не замечает волнения в зале. Окончив чтение, он скрестил руки на груди и спокойно обвёл глазами зал, ожидая аплодисментов. Зал безмолвствовал. Гумилёв ждал. …И вдруг раздались одинокие хлопки, их поддержали, аплодисменты родились и загрохотали. Гумилёв победил…
Возвращаясь с вечера, он признался: «А была минута, мне даже страшно стало. Ведь мог же какой-нибудь товарищ-матрос, „краса и гордость Красного флота“, вынуть свой небельгийский пистолет и пальнуть в меня, как палил в „портрет моего государя“. И, заметьте, без всяких для себя неприятных последствий. В революционном порыве, так сказать».
(Одоевцева И. В. На берегах Невы)
Русская душа
Когда мы говорим о душе, то обычно имеем в виду нечто нематериальное, отличное от тела. К такому взгляду на душу нас приучила христианская культура. Однако само понятие о душе зародилось у славян задолго до христианства.
Для наших далёких предков душа была тесно связана именно с материальным началом — паром, дымом, ветром, что нашло отражение в словах «дуть», «душно». Порой она представала в образе птицы. Так, неприкаянные души, или «навьи», по существовавшим поверьям, оставляли в натопленной бане птичьи следы. Религиозная мысль древних славян дошла и до идеи рая, носившего название «ирий», — страны тепла и света, но это был вполне земной рай, помещавшийся где-то на востоке или на юге, откуда прилетели перелётные птицы. Владимир Мономах, один из образованнейших представителей христианской культуры в древней Руси, говоря о перелётных птицах, прибывших из-за моря, пишет: «сему подивуемся, како птицы небесныя из ирья идут…»
Эти представления о загробном мире порождали соответствующий погребальный обряд — кремацию. Зачем славяне сжигали своих покойников, нам рассказал арабский путешественник Ибн Фадлан, который в начале Х века наблюдал где-то на Волге, как русские купцы хоронили своего товарища. В конце церемонии сожжения тела один русский купец сказал ему: «Вы, арабы, — глупы! Воистину вы берете самого любимого для вас человека и бросаете его в землю, и съедают его прах и гнус, и черви… А мы сжигаем его во мгновение ока, так что он входит в рай немедленно и тотчас». Отсюда, кстати, идёт обычай прыгать через костёр, что когда-то символизировало перелёт души в ирий.
Подобное представление о душе сохранялось ещё многие столетия после крещения Руси. Когда в 1533 году умирал московский государь Василий III (отец Ивана Грозного), окружающие увидели, как с последним вздохом «дух его отошед, аки дымец малый». То есть они успели заметить некое облачко, отлетевшее от уст умирающего Василия.
Им не померещилось — просто москвичи XVI века все ещё были уверены, что так оно и должно быть.
Как делаются русским
Конец 60-х годов XVI века. Барон Берндт-Вольдемар Фон-Фиссин, храбрый рыцарь Ордена меченосцев, обречённого исчезнуть в ходе Ливонской войны, попадает в плен к воеводам Ивана Грозного и переходит на русскую службу, где его нарекают Петром Владимировичем: «В царство великого государя царя и великого князя Ивана Васильевича, всея России самодержца, как он, великий государь, воевал Лифлянскую землю, взял в плен Мечиносящего братства брата Петра барона Володимерова сына Фонвисина с сыном его Денисом и иных того же честного братства шляхтов; и даны им в Московском государстве поместья многие в разных городах, и служили они великим государем в немецкой вере».
В 1618 году сын Берндта-Вольдемара, «немецкий ротмистр» и лютеранин Денис Берндтович, показывает себя мужественным защитником Москвы от войск польского королевича Владислава. Заслуги его отмечаются в особой грамоте государя Михаила Фёдоровича: «Денис Фон-Висин, помня Бога и Пречистую Богородицу, и православную христианскую веру и наше крестное целование, с нами, великим государем, в осаде сидел, и за православную христианскую веру и за святые Божии церкви, и за нас, великого государя… на Москве против королевича Владислава и польских и литовских, и немецких людей и черкас стоял крепко и мужественно, на боях и на приступах бился не щадя головы своей и ни на какие прелести не склонился, и верность нам и всему московскому государству показал и будучи в осаде, во всем оскудение и нужду терпел».
За эту стойкость и верность Денис Фон-Висин получает в вотчину 1850 четвертей
