Это было прямое объявление войны, лишавшее императора всякой надежды обольстить или устрашить противников. Но грозный ультиматум баронов в какой-то мере пошел ему и на пользу: если до сих пор большая часть населения Константинополя держалась довольно индифферентно, то теперь, возмущенные и тоном и существом ответа, многие, прежде всего столичная чернь, стали открыто демонстрировать антилатинские настроения. В столице начались погромы: разрушали дома и лавки западноевропейских купцов, угрожая их жизни. Толпы беженцев потянулись в лагерь крестоносцев. Это еще более усилило злобу последних, и призывы к решительным действиям встретили дружный отклик. Отряд из восьмидесяти рыцарей обратил в бегство войско, высланное императором на азиатский берег. Затем силы крестоносцев соединились в Скутари, прямо напротив Константинополя, очистили себя общей молитвой, погрузились на суда и начали переправу через Босфор. Войско императора, выстроившееся на противоположном берегу, имело целью помешать высадке противника. Но из этого ничего не вышло. С криками «Победить, или умереть!» рыцари бросились в воду, едва корабли приблизились к суше, и мгновенно рассеяли силы греков. Продолжая развивать наступление, крестоносцы овладели всем побережьем к северу от залива, разграбили ставку императора и при этом даже не увидели ни одного из его воинов. В то время как французы овладевали Галатой, венецианский флот, выстроившись вдоль Скутари, двинулся к Золотому Рогу. Вход в залив защищался толстой железной цепью, переброшенной с берега на берег и двадцатью галерами, составлявшими весь флот Византии. Один из больших венецианских кораблей сильным ударом разорвал цепь, греческие галеры были частично потоплены, частично пленены, и весь крестоносный флот торжественно вошел в гавань. Дож полагал, что если бы теперь все бароны и рыцари снова погрузились на корабли, быстрая и полная победа была бы обеспечена. Однако французские вожди с этим не согласились, предпочитая добиваться победы на суше. Овладев Галатой, они направили часть своего войска на северо-запад и, не встречая сопротивления, расположились вдоль стены, прикрывавшей город. Теперь, перед решающим боем, они сочли своим долгом еще раз повторить грекам условия, на которых был бы возможен мир. В ответ со стен и башен полетели камни и копья. С этого момента война приняла особенно ожесточенный и упорный характер. Греки ежедневно устраивали вылазки, и рать осаждавших словно бы сама оказалась в осаде. Крестоносцы день и ночь проводили в доспехах и при оружии, не имея времени ни подкрепить себя пищей, ни успокоить сном. Имея запас продовольствия лишь на три недели, они всеми силами стремились ускорить победу, засыпая рвы и сотрясая вражеские стены осадными машинами. Наконец, после десятидневных схваток, было решено начать общий штурм. 17 июля, под звуки труб и рожков, граф Фландрский, руководивший операцией, повел войска, сопровождаемые боевыми машинами, к вражеским укреплениям. Под стук таранов десятки осадных лестниц поднялись над стенами. Но греки сумели сбросить лестницы, прежде чем рыцари в достаточном числе вышли на стены. Тринадцать смельчаков, успевших подняться на стены, были изрублены греками, двое – взяты в плен. Когда этих двоих доставили в Блахернский дворец, это взбодрило императора и показалось ему чуть ли не победой; однако беда поджидала его с другой стороны.
Венецианцы оказались удачливей французов. Пойдя на приступ водой, со стороны Золотого Рога, их корабли благополучно пристали к берегу, и дож, ведомый под руки и предшествуемый знаменем святого Марка, первым вышел на сушу. Корабли со своих высоких башен перебросили мостки на стену, в то время как сотни рук на суше устанавливали штурмовые лестницы. И вот с судов и с берега одновременно хлынули потоки воинов; тесня осажденных, они в короткое время захватили двадцать пять башен и, спустившись в город, продолжали преследовать врагов на улицах, по дороге поджигая дома и склады. Пожар, распространявшийся от квартала к кварталу, гнал перед собой обезумевшую толпу...
Император Алексей, видя, что все рушится, вскочил на коня и вывел свои войска тремя воротами из города, рассчитывая напасть на французов, все еще пытавшихся оседлать непокорные стены. В первый момент могло показаться, что это ему удалось; но венецианцы уже спешили на помощь французам, и армии императора не оставалось ничего другого, как срочно возвращаться в горящий город. Вслед за тем, ближайшей ночью, трепеща от страха и думая только о спасении жизни, император Алексей покинул родственников, друзей, остатки армии, столицу и тайно отправился искать убежище в каком-либо отдаленном уголке своей гибнущей империи.
Когда следующий день возвестил жителям Константинополя, что они уже не имеют императора, долго сдерживаемая ненависть к беглецу проявилась с полной силой. Все вдруг вспомнили о его злодеянии, о постыдных поступках его любимцев, о своих бедствиях, и тысячи голосов призывали на его голову гнев Божий. Царедворцы сориентировались быстрее, чем остальные: бросившись к тюрьме, где страдал Исаак, они облачили его в порфиру и привели во дворец. Со всех сторон сыпались извинения в былой приверженности к «самозванцу» и клятвы защищать до конца дело «подлинного императора». Поспешили разыскать его супругу, в то время как жена беглого Алексея, еще вчера прославляемая придворными поэтами, была брошена в темницу. Настроения верхов передались и простому народу: люди поздравляли друг друга, во всех сердцах возродилась надежда, и толпы перед дворцом приветствовали Исаака восторженными криками.
Узнав о происшедшем, крестоносцы сначала не поверили своим ушам, а затем возблагодарили Провидение, так облегчившее их задачу. Вскоре их лагерь наполнился жителями столицы, которые, забыв о недавней ненависти, клялись в любви и преданности юному Алексею и его спасителям и умоляли юного принца поспешить в Константинополь, дабы разделить радость и почести своего отца.
Уполномоченные крестоносцев немедленно отправились поздравить нового императора и напомнить ему о договоре, заключенном с его сыном. Исаак принял их на престоле, при полном великолепии, всячески демонстрируя радость и благодарность. Правда, эмоции эти значительно убавились, когда императору стали известны условия договора: двести тысяч марок серебра, снабжение в течение года продовольствием, участие в походе, плюс объединение церквей под властью Рима... Не скрыв от гостей, сколь трудно будет выполнить подобные обязательства, Исаак тем не менее не ответил отказом и постарался все сгладить прямой лестью. «Вы послужили нам столь отменно, – заключил он, – что были бы достойны получить всю нашу империю». Бароны запомнили эти слова.
Между тем появился главный виновник торжества, юный принц, сопровождаемый графом Фландрским и венецианским дожем. Его встретили толпы народа с криками радости, а также латинское и греческое духовенство, словно забывшее взаимную вражду. Во всех церквах пели духовные гимны и возносили благодарственные молитвы. Слепой отец, протомившийся восемь лет в тюрьме, нежно прижимал к груди любящего сына, вызывая общие умиление и восторг. Через несколько дней Алексей был коронован в Св. Софии и разделил верховную власть с Исааком.
Казалось, мир и благодать снизошли на истерзанную землю. Крестоносцев, утвердившихся в Галате, ежедневно посещали греки, доставлявшие им все необходимое; венецианцы заключили мир со своими соперниками – пизанцами; оба государя, ставшие предметом радости для подданных, прославляли даровавших им престол; и все словно бы только и помышляли о клятве, данной при взятии Креста и затем неоднократно повторенной: лететь поскорее в желанную Палестину...
О своих успехах и намерениях вожди крестоносцев письменно известили весь христианский мир. Отписали покаянное письмо и римскому первосвященнику, где смиренные просьбы о прощении чередовались с горделивыми восхвалениями своих подвигов и выражалась уверенность, что теперь-то крестоносцев ничто не задержит от исполнения главной задачи. Но Иннокентий III был слишком умен и дальновиден, чтобы отнестись серьезно ко всем этим заверениям. Он ответил довольно резким письмом, в котором вместо благословения заподозрил в неискренности своих адресатов. «Смотрите, – писал он, – чтобы не прибавить новых преступлений к уже совершенным...»
Папа словно предвидел будущее.
Провидение втайне уже подготавливало события, которые должны были похоронить все благие намерения крестоносцев и еще раз изменить как направление, так и цель священной войны.
КНИГА XI
ИМПЕРИЯ ЛАТИНЯН
(1203-1206 гг.)
Прошло короткое время, и видимость мира и согласия испарилась столь же мгновенно, как и возникла.
Пока юный Алексей мог делать обещания и подавать надежды, он был равно благословляем и греками, и крестоносцами. Но едва наступило время исполнять обещанное, он сразу же увидел вокруг себя одних врагов. И правда, начав объединение греческой церкви с римской, приступив к выплате долга и соответственно подняв налоги, он вызвал бы сильный ропот соотечественников, что грозило полной потерей популярности; приостановив же и одно, и другое, и третье, он возмутил бы крестоносцев, что было чревато потерей только что обретенной верховной власти. Каждодневно страшась то бунта, то войны, вынужденный избирать из двух зол одно, молодой император после долгих размышлений решил, что более опасны крестоносцы и поэтому следует делать ставку на них. Он прибыл в галатский лагерь и обратился к вождям и баронам с прочувствованной речью, прося не лишать своего покровительства и не спешить с отъездом в Палестину, обещая в ближайшее же время выполнить все данные ранее обязательства. Речь эта пришлась по вкусу крестоносцам, тем более что и сами они не собирались слишком быстро покидать богатую страну. Правда, как и раньше, нашлись оппозиционеры, возмутившиеся новой задержкой, но они по-прежнему остались в меньшинстве.
