Советов, все же эмир временно избавился от угрозы советского нападения. В течение следующих двух лет он действовал как суверенный правитель, впервые выпустил бумажные деньги, установил дипломатический контакт с Афганистаном и британцами в Иране и Закаспии, усилил преследование оппозиции. Для младобухарцев Колесовский поход обернулся полной катастрофой, поскольку это событие позволило эмиру направить гнев своих подданных на реформаторов, которых он называл предателями и отступниками, ничем не отличающимися от большевиков. По словам одного придворного, «после окончания войны с большевиками и заключения мира, [мы] объявили войну джадидам, внутренним врагам. Джадидов хватали на улицах, в торговых рядах и в их собственных домах, отводили в высочайший Арк и без всякого допроса убивали. <…> [А] их дворы, земли, имущество и богатства забирали в пользу государства. Бывали случаи, когда человек не мог заступиться за другого и доказать, что тот не джадид. Если случайно кто-нибудь скажет: „Я знаю этого человека, он не джадид“, то хотя говорил это он на основании поведения, поступков и мусульманских обычаев, этого человека тоже убивали вместе с тем [кого он защищал]» [238]. Каган был слишком близок к Бухаре, чтобы младобухарцы чувствовали себя в безопасности, поэтому многие из них бежали в Ташкент, который к маю 1918 года стал главным центром их деятельности. В дальнейшем изгнание преобразило политические горизонты младобухарцев, привив им непреодолимую ненависть к эмиру и увлечение революцией как средством осуществления перемен.
Младобухарцы прибыли в Ташкент как раз в тот момент, когда Кобозев открыл мусульманам доступ в новые органы власти. Эмигранты нашли поддержку в самых разных сферах. Ташкентский старогородской исполком и Туркомнац выдавали многим младобухарцам разрешения на проезд по всей Советской России [239], а Народный комиссариат труда оказывал материальную помощь (группа из 47 эмигрантов получила три швейные машины «Зингер», что позволило им создать портновскую «трудовую коммуну») [240]. Разумеется, жизнь в изгнании была полна конфликтов и взаимных обвинений; в конечном счете эмигрантская община раскололась на несколько групп. Фитрат, прибывший в Ташкент весной, и Усман Ходжаев именовали себя «представителями бухарского народа» (Бухоро халцининг вакиллари) [241]. Вторая группа, возглавляемая братом Усмана Ходжаева Атовуллой, в мае объявила себя Бухарской социал-революционной партией (Бухоро Ижтимоюн-Инкилобикт партияси) [242] а третья группа в главе с Ф. Г. Ходжаевым стала называть себя революционными младобухарцами (Инкилобчи Ёш Бухороликлар). В 1919 году вторые и третьи объединились под последним названием. Ни одна из эмигрантских группировок не имела большого сходства с ташкентскими большевиками, несмотря на то что их ключевые фигуры очень скоро приступили к налаживанию связей с Москвой. В октябре Ф. Г. Ходжаев, М. Мансуров и его сын А. М. Мухиддинов уже находились в Москве в качестве представителей «Младобухарского комитета», а их приверженность революции была подтверждена советскими ведомствами Ташкента. В Москве бухарцы в основном поддерживали контакт с представительством Туркестанской Советской Республики, которое создало Отдел по бухарским делам, но помимо этого быстро установили связи с партийной иерархией и различными комиссариатами, в том числе Наркоматом иностранных дел [243]. Необходимую лексику для взаимодействия между советской властью и младобухарцами обеспечил антиколониализм, поскольку московский комитет утверждал, что «только Российская Социалистическая Революция, являющаяся передовым борцом с мировым империализмом, может освободить Бухару от рабства, в которое ее ввергли империалисты всех стран, поддерживая в своих интересах Бухарскую реакцию» [244]. Это был заметный сдвиг в риторике младобухарцев по сравнению с мартом, когда они еще говорили о конституционной монархии. В течение следующих двух лет младобухарцы начали тесно увязывать свои представления о будущем с проектом «освобождения Востока». Они получали средства на издание и пропаганду от Центрального бюро мусульманских коммунистических организаций в Москве и Совета интернациональной пропаганды на Востоке (Совинтерпропа) в Ташкенте [245].
Младобухарская политика за это время ощутимо преобразилась. Заметнее всего изменилось мнение реформаторов об эмире. Если в апреле 1917 года они обращались к Алим-хану с призывом провести реформы, то уже в декабре Фитрат называл эмира «памятником тирании», который предал свой народ [246]. Год спустя в Москве младобухарцы рассуждали о «восстании народа против власти эмира и беков» как о единственном решении бухарских проблем. Младобухарские манифесты изображают эмира не последним ныне живущим мусульманским монархом Средней Азии, каким его видели бухарские джадиды до 1917 года, но продажным кровавым деспотом, существующим за счет труда земледельцев в своих владениях: «Все его устремления и желания – это жить в наслаждении и распутстве, ему нет дела до нас, даже если мы, бедняки и дехкане, умираем от голода. „Его высокоблагородие“… это такой человек, который кушает жирный плов, носит дорогие одежды, пьет хорошие вина, распутничает с красивыми девушками и наложницами» [247]. Отчасти это было обусловлено более ранними изменениями в политических взглядах бухарских реформаторов, которые отделили государство от правителя и стали связывать легитимность последнего со служением нации [248]. Таким образом, в 1919 году Фитрат уже мог утверждать, что, сопротивляясь реформам, эмир продал честь Бухары англичанам [249]. Младобухарцы пришли к мнению, что революционизация Востока и освобождение мусульман от империализма неразрывно связаны с их собственными поисками. В этом отношении показательно содержание двух недолго просуществовавших журналов, «Тонг» («Рассвет») и «Учқун» («Искра»), издававшихся ими в Ташкенте в 1920 году, поскольку на их страницах самой Бухаре уделялось довольно мало места. Основное внимание было посвящено критике британского империализма и обсуждению вопросов культурной революции.
Антиколониальная революция имела мало общего с классовой, о чем редко упоминается в трудах младобухарцев. Угнетение и эксплуатация были национальными, а не классовыми явлениями, политическое освобождение и культурная революция – решением проблемы. В пьесе У П. Ходжаева с модным революционным названием «Господин и слуга» («Бой бирлан камбағал») говорилось об эксплуатации бедных угнетателями-кровососами (қонхўр). Однако причина эксплуатации заключалась в «непросвещенности и необразованности [онгсизлик, билимсизлик]», которые царили во всем обществе [250]. Девиз журнала «Учкун», редактором которого был Ф. Г. Ходжаев, гласил: «Освобождение Востока – дело народа Востока» («Шарқни озод қилув, Шарқ халқининг ўз ишидир»), и это издание взяло на себя задачу «создать сплоченный союз против угнетения [зулмга қорши иттифоц ясамок]». Отсутствие классовости в младобухарском мышлении не должно удивлять. Среди младобухарцев были не только интеллектуалы, вроде Айни и Фитрата, но и состоятельные люди, такие как М. Мансуров и его сыновья А. и И. Мухиддиновы,
Ф. Г. Ходжаев и его двоюродные братья А. П. и У П. Ходжаевы. Эти богатые купеческие семьи, торговавшие хлопком и каракулем, оказались непосредственными конкурентами эмира, который был только рад конфисковать их имущество. Неблагожелательно настроенные большевистские наблюдатели придавали этому факту большое значение. По
