Так поддерживается постоянная обратная связь между населением и полицией. Полицейские в других странах частенько жалуются, что по большей части им приходится иметь дело с весьма неприятными персонами — алкоголиками, проститутками, скандалистами, ворами, хулиганами, грабителями и т. д. Опыт японского полицейского совершенно противоположен — обычно он общается с нормальными законопослушными людьми и только сравнительно редко — с нарушителями порядка. В общем-то он больше похож на мирного почтальона, чем на пожарного.
Важнейшей задачей кобан является упорядочение повседневной жизни, создание комфортных для населения условий. Может быть, заметнее всего это в трущобном токийском районе Санъя, где обитают неквалифицированные рабочие, неудачники, бомжи, не имеющие постоянного места работы. Каждый день работодатели являются туда и вербуют этих людей для выполнения какой-нибудь временной работы. Какое-то время назад полиция решила, что поскольку обитатели Санъя бедны и многие из них не имеют наручных часов, следует соорудить большие светящиеся часы на фронтоне участка. Дальше — больше. Поскольку в Японии очень популярно разведение рыбок, а жители этого района не имеют возможности содержать аквариумы дома, полиция построила перед входом в участок бетонный пруд, куда люди выпускают купленных ими рыбок, к которым затем время от времени наведываются, принося заработанные гроши на покупку корма.
В полицию обращаются по самым разным житейским поводам: спрашивают дорогу, просят разъяснить тот или иной закон, просто — изливают душу. Раньше, до повсеместного распространения пластиковых карточек, поиздержавшиеся граждане могли даже попросить в долг, чтобы добраться до дому. Для этой цели в будках был заведен специальный ящик с мелочью, которая выдавалась без лишних формальностей. Степень возвращаемости одолженных средств была при этом очень высока — около восьмидесяти процентов.
Несут в кобан и найденные вещи. Дети, играющие на улице, часто приносят свои маленькие находки. Для их поощрения заведены специальные карточки, в которые вписываются имя ребенка, дата и наименование найденной вещи. Текст на карточке просит родителей похвалить ребенка за добродетельный поступок. Обладание такой карточкой — престижно, и бывает, что какой-нибудь малыш приносит вещь из собственного дома — чтобы быть отмеченным официальным образом.
В разумных пределах японская полиция весьма терпима и не любит доводить дело до открытого конфликта. Небольшое превышение скорости обычно не карается — полицейский ограничивается устным внушением или берет расписку, что водитель обязуется в будущем строго соблюдать правила движения. Пьяный, если он не представляет прямой опасности для окружающих, — скорее объект заботы, чем наказания. Проституция официально запрещена, но тем не менее публичные дома существуют почти открыто. Общество, а вслед за ним и полиция как бы признают за человеком право на маленькие слабости, но одновременно следят за тем, чтобы их проявления не выходили за разумные пределы.
К пьяному пешеходу относятся снисходительно, но к пьяному водителю — безжалостно строго. Наркотики преследуются неукоснительно, и их употребление до сих пор почти так же редко, как и обладание огнестрельным оружием.
В целом, однако, современные японские законы явно мягче, чем действующие в других странах. А уровень преступности — намного ниже. Значит, дело не в суровости наказания, а в чем-то другом. Наиболее очевидная причина — четкость работы полиции и неотвратимость наказания: раскрывается около 80 процентов совершаемых преступлений (по тяжким преступлениям — 97 процентов). И это при том, что на одного полицейского в Японии приходится 550 жителей (в США — 360, Франции — 280).
Но все-таки самым существенным фактором является общий моральный климат, господствующий в японском обществе. И даже «мафия» является его заложником. Во время страшного землетрясения 1995 года в Кобэ эта пресловутая мафия была настолько шокирована медлительностью и нерасторопностью властей, что мобилизовала своих членов на организацию доставки предметов первой необходимости (питье, еда, одеяла) пострадавшим…
Как и в средневековье, осуждение группой и изгнание из нее — это самое страшное наказание для современного японца. У нас провинившегося ребенка держат взаперти дома, не разрешая гулять, в Японии — не пускают домой, временно изолируя от семьи. Принадлежность к определенной социальной группе до сих пор рассматривается как невозобновляемый ресурс, которым можно полноценно воспользоваться только один раз. Так, японская система найма на работу на всех сколько-нибудь солидных предприятиях фактически гарантирует (никак не оговоренную в контракте!) занятость сотрудника от начала трудовой карьеры и до ее конца. Работник и фирма как бы приносят формально нигде не закрепленную клятву верности.
Это означает, что работник берется соблюдать абсолютную лояльность по отношению к фирме, а фирма — всесторонне заботиться о нем и не увольнять ни при каких обстоятельствах (препятствием к выполнению этого обязательства может служить только банкротство). Сам работник по своей воле крайне редко меняет место службы, ибо его уход будет расценен как предательство вассалом своего сеньора, поскольку и другие работодатели уверены — предавший один раз может предать снова. Даже в японской мафии самым серьезным наказанием считается изгнание провинившегося. И если такое решение принято, то во все «заинтересованные» преступные кланы отправляется извещение с фотокарточкой изгнанного — это служит достаточной гарантией, что никто не примет его в свои ряды.
Совершая противоправное действие (или задумываясь о нем), японец испытывает страх не столько перед полицией, сколько перед реакцией окружающих его людей. С самого детства будущего гражданина заставляют смотреть на себя глазами других. Мать внушает ребенку, что его поведение не может идти вразрез с интересами группы — а иначе задразнят, засмеют (совершенно реальная ситуация в японской школе, когда чем-то не понравившегося, отличающегося от других ребенка зачастую доводят до самоубийства). Будь как все, не высовывайся, и все будет хорошо — учат ребенка и в семье, и в школе. Это сдерживает антиобщественный потенциал, но одновременно и нивелирует личность. Так, класс японских школьников после объяснений учителя на его вопрос: «Все ли понятно?» — отвечает единодушным «да!» не потому, что всем понятно всё, а потому, что после объяснения господина учителя должно быть понятно всё. В свою очередь, учитель, видя усердие учеников, часто выставляет всем одинаковые оценки — чтобы никого не выделять. Гению японское общество предпочитает усердного и послушного исполнителя.
Вот и получается, в Японии мало преступников, но зато и мало лауреатов Нобелевских премий. Может, оно и к лучшему?
Если читатель добрался до этой, самой последней, страницы моих заметок о жизни Японии прежней и нынешней, значит ему было не слишком скучно. Значит мои труды не пропали даром. Но предчувствую законное читательское недоумение: разве автор рассказал о «культурной физиологии» японцев уже все?
Разумеется, нет. Поделюсь секретом: на самом деле такая книга не может иметь конца. Можно было бы рассказать еще об очень многом. Разве не интересно было бы узнать, скажем, о том, чем и на чем японцы выводили свои иероглифические письмена? Ведь кисть, тушь и особая японская бумага — предмет национальной гордости. Или вот, например, еще одна тема, достойная обсуждения: чем японцы болели и как лечились. Да и мало ли что еще: японские кошки и собаки, землетрясения, азартные игры… На что ни взгляни — все достойно обсуждения.
Но рассказать сразу и обо всем — не получается. Потому что постижение культуры (что своей, что иноземной) — это не столько результат, сколько процесс. Наверное, он имеет начало, но наверняка не имеет конца.
И еще, последнее. Узнавая про чужое, невольно думаешь и о своем. И это, пожалуй, самое главное. Ибо начинаешь лучше понимать, в какой стране тебе довелось родиться, какая культура тебя вскормила. И на этом пути ожидают самые увлекательные приключения и открытия.
Э. Г. Ким
НЕДОЛГОЕ СВИДАНИЕ. Христианская миссия в Японии (1549–1614)
Европейская экспансия на Восток порождала активное взаимодействие западной и восточных культур. Своеобразным и очень интересным образцом такого взаимодействия стало «христианское столетие» и Японии (1549–1614 гг.), о котором сохранилось немало письменных свидетельств очевидцев. В Европе об этой стране впервые узнали из рассказов знаменитого итальянского путешественника Марко Поло (1254–1323?), описавшего в своей «Книге» сказочно богатый остров Зипангу.[1] Однако сам он никогда не был в Японии, а первыми европейцами, ступившими на японскую землю, были португальские торговцы, которые высадились на острове Танэгасима в 1543 году. К тому времени португальцы уже около тридцати лет бороздили моря у южного и северного побережья Китая. Приплыв на Японские острова, они обрели чрезвычайно выгодного торгового партнера на несколько десятилетий вперед.
