нации декретируется политическими и педагогическими средствами сверху и все меньше определяется свободными гражданами. Государство монополизирует медийное публичное пространство; любой, кто нарушает предписываемую коллективную идентичность, дискредитируется, подвергается цензуре и преследованию за непатриотизм. Поэтому важно не осуждать огульно нацию и уж тем более не упразднять ее, а воздавать должное уникальному историческому проекту ЕС, который обуздал нации, объединив их в демократическую коалицию государств. Но демократии – это не неприступный бастион против авторитарных движений. Для укрепления демократических наций необходимы особые рамочные условия и защитные механизмы. Именно в этом состоит замысел и насущная задача Евросоюза. Вот почему Европу нужно и должно защищать во время кризиса – защищать как от противников демократии, так и от противников нации [264].
«Методологический национализм» и слепое пятно теории модернизации
Теория модернизации долгое время исходила из того, что на пути к космополитическому «мировому сообществу» нации рано или поздно сами упразднятся, то есть растворятся. Считалось, что этот исход предопределен самим ходом глобализации, которая автоматически ликвидирует национальные границы с помощью новых каналов коммуникации и безграничного рынка. Теоретиков модернизации, технократов, управленцев, а также левых интеллектуалов объединяло представление о том, что нация сама сойдет с исторической сцены. «Взять Парсонса и Мертона или Бурдьё, Хабермаса и Лумана: ни один из этих авторов не рассматривает сколько-нибудь систематическим образом национальное устройство государств и обществ в эпоху модерна. Интересно, что нечувствительные к нации теории модерна были сформулированы в ситуации быстро национализировавшихся обществ и государств, а иногда накануне или после националистических войн, как в случае с концепциями Макса Вебера и Эмиля Дюркгейма» [265]. Здесь можно упомянуть и социолога Ульриха Бека, одного из теоретиков модернизации, также проследившего трансформацию национальных государств на их пути к «мировому сообществу», в котором они уступают свой суверенитет транснациональным концернам и порождают новый тип космополитического гражданина мира [266]. Для обозначения этой новой фазы он ввел понятие «второй модерн».
Тезис теоретиков модернизации понятен: с наступлением эры глобализации, ускоренного технического развития и транснациональной динамики, связанной с неограниченными перемещениями людей, идей, информации, товаров и капитала, национальные государства устарели. Но данный тезис можно и перевернуть, поскольку именно опыт глобализации придал национальным государствам новый импульс и новую значимость. Современное национальное государство, перестав в одночасье быть двигателем ускоренной модернизации, превратилось в инстанцию, которая противостоит универсальному тренду глобализации, критически переосмысливает глобализацию и направляет ее в определенное русло. Итак, существует несколько причин, по которым мы до сих пор не живем в постнациональном мире. Во-первых, глобализация не только не устранила национальные государства, но отчасти их утвердила; во-вторых, с началом 1990-х годов, после крушения коммунизма, в Европе возникло много новых национальных государств; и, в-третьих, модель «национальное государство» в XXI веке обрела новую привлекательность и за пределами Европы. Например, Владимир Путин превратил Россию из социалистического государства в капиталистическое национальное государство, сохранив при этом Сталина в качестве главного героя, равно и Китай, сохранив маоизм, тоже заимствовал многие элементы национального государства. Эти примеры свидетельствуют о том, что время национального государства не прошло, поэтому разумно не закрывать на него глаза, а отнестись критически и избирательно.
Именно так поступают социологи Андреас Виммер и Нина Глик Шиллер, которые тщательно проанализировали тезис о постепенном исчезновении нации. В 2002 году они опубликовали статью, положив начало новой рефлексии о настоящем и будущем национального государства [267]. Их переосмысление концепции нации начинается с признания «слепого пятна» в социальных науках, никогда не уделявших нации достойного внимания в своих теоретических построениях. Все теории модерна исходили из того, что нация – это переходное явление или атавистический пережиток, который в ходе социальной, политической и исторической эволюции уступит место новым структурам. По мнению авторов, это ложное допущение, встроенное как в коммунистические, так и в социологические высокие теории, возникло из-за строгого «дисциплинарного разделения труда». Если историки, этнологи и психологи продолжали видеть нацию частью человеческой истории, то социологи составляли сценарии трансформаций и новаций для настоящего и будущего, в которое они в конечном счете верили больше, чем в окружающую их реальность. Впрочем, были и исключения, как, например, социолог Карл Отто Хондрих, который уже в 1990-е годы публично признал свою вину за то, что проглядел и пренебрег нацией и национализмом как объектом социальной теории. Другой самокритичный голос принадлежал исследователю национализма Энтони Смиту, признавшему, что всеприсутствие национального государства сделало его банальностью, недостойной научного исследования. Природа и ограничения проекта модерна оказались вне поля зрения социологов.
Введя понятие «методологический национализм», Виммер и Шиллер достигли поставленной цели; им удалось инициировать новую дискуссию о нации. Этим термином они обозначили отсутствие рефлексии о национальном государстве, которое воспринимается как естественный, вечный и бесспорный принцип образования современного государства. Авторы хотели поставить под вопрос такую «натурализацию», «опредмечивание» или «эссенциализацию» нации, основанные на «слепых пятнах», негибкости мышления и упорном игнорировании контекста. Они характеризуют стандартную модель национального государства как сцепление четырех компонентов:
• суверенитет народа на политическом уровне,
• гражданство на правовом уровне,
• необходимая солидарность на социальном уровне,
• этническая однородность на культурном уровне.
Виммер и Шиллер поставили под сомнение неизменность этой стандартной модели, рассматривая взаимодействие и взаимопроникновение национальных государств, а также возможность альтернативных моделей государственных образований. В частности, они рассматривают миграцию как транснациональный процесс, которому не находится места внутри национальных границ, более того, с точки зрения стандартной модели национального государства он предстает в негативном свете, мешающим фактором и проблематичным исключением. В этом свете иммигранты автоматически воспринимаются как те, «кто представляет политический риск для безопасности, как культурно отличающиеся, как социально маргинальные и исключенные из правила территориальной принадлежности» [268].
Таким образом, Виммер и Шиллер критически относятся к допущению, «согласно которому нация является естественным социальным и политическим образованием современного мира», которое автоматически воспроизводит представление об обществе как закрытом контейнере. Они настоятельно советуют снять шоры методологического национализма, мешающего увидеть основные проблемы происходящих ныне глобальных трансформаций. Парадоксальная синхрония асинхронностей – прогрессирующая глобализация в одних случаях и одновременно прогрессирующая ренационализация в других – требует переосмысления и эпистемологического поворота. На фоне таких насущных проблем, как рынок и миграция, экологический кризис и цифровизация, которые могут быть решены только на транснациональном уровне, представление о замкнутом в себе и автономном национальном государстве стало само по себе проблемой, настоятельно требующей переосмысления.
Модель современного национального государства, как ее описывают Виммер и Шиллер, все меньше отвечает новым реалиям глобализации, поэтому авторы выступают за «транснациональную парадигму» и предлагают новые подходы и понятия, позволяющие охватить ранее скрытые контексты и совершенно новые феномены, такие как «транснациональные сообщества» или «дистанционный национализм» [269] (Heimat auf Distanz). В отличие
