- У вас скоро юбилей? - оживился Свирь.
- Завтра старому олуху стукнет тридцать девять.
- Какая это старость! Я тоже скоро четвертый десяток разменяю. Надо сказать о вас замполиту.
- Я прошу тебя, Слава, не делать этого! Зачем будоражить людей из-за какого-то пассажира в кителе с чужого плеча.
- Какой вы пассажир! Вы полноправный член экипажа.
- Полноправный едок за столом! Не привык я, Слава, быть шестеркой...
- Вам ли говорить об этом, Павел Иванович! Вы же крестный отец "Горделивого"!
- У меня таких крестников несколько плавает по всем морям и океанам, только, думаешь, на них кто-нибудь знает фамилию главного строителя? Это авиаторам лафа - каждый мальчишка знает Туполева, Антонова, Петлякова, Миля... А вот ты, сам моряк, можешь назвать имена создателей крейсера "Свердлов", лидера "Ташкент", подводной лодки "Декабрист"?
- Положим, "Ташкент" строили итальянцы... А вот про "Свердлов" и "Декабрист" я в самом деле не знаю, - смущенно развел руками Свирь.
- То-то же! И не думай, что я из-за прихоти это говорю. В конце концов, я не конструктор, а просто мастеровой, инженер. Но разве на флоте хоть один корабль назвали именем конструктора? И это несправедливо!
- Я об этом никогда не задумывался, Павел Иванович.
- И не ты один такой! Вот и плохо, что форму флотскую вы носите, только настоящего морского патриотизма у вас - тю-тю! Я брату Андрею не раз об этом говорил...
- А чего вы, Павел Иванович, сами на флот не захотели? - задал коварный вопросец чуточку задетый Свирь.
- На чем бы мы сейчас с тобой плавали? - контрвопросом осадил его Русаков. - На бальзовом плоту "Кон-Тики"? Так вот, дорогой доктор Слава, кому кататься, а кому и саночки возить... - Он помедлил, затем просветленно улыбнулся: - Мы вот с тобой о "Ташкенте" говорили, а он немалую роль сыграл в моей судьбе. Помню, как перед войной привели его из Италии в Черное море на ходовые испытания...
Разговоров о новейшем корабле, особенно в кругу специалистов, в ту пору было много. Будто у него идеальные обводы корпуса, а отсюда и скоростные качества, и, хотя он развивает фантастический сорокаузловой ход, вибрация на нем незначительная. Рассказывали по секрету, якобы итальянский диктатор, фашист Муссолини сорвал награды с груди конструктора, построившего для "Красной России" такое техническое чудо.
По классу "Ташкент" являлся лидером эскадренных миноносцев, но моряки с первого взгляда окрестили его "голубым крейсером". Название это вскоре оправдалось, когда корабль завоевал символическую голубую ленту самого быстроходного в мире. Справедливости ради надо отметить, что и наши конструкторы с корабельными специалистами внесли ряд усовершенствований, которые резко улучшили тактико-технические данные лидера. Реконструирована была даже схема управления артиллерийской стрельбой.
Влюбилась в новый крейсер и вся семья Русаковых. Иван Егорович немедленно принялся мастерить метровую модель "Ташкента". Усердным подмастерьем стал Павел, а главным консультантом был Андрей, он со своим курсом практику на "Ташкенте" проходил. Кстати, модель эта до сих пор хранится в одном из музеев.
Вот тогда-то и спросил у отца Павел: "Папа, а почему этот корабль мы за границей купили? Неужто сами не можем сделать?"
"Погоди, сын, - ответил мичман, - дай срок, мы не такие еще красавцы со стапелей начнем спускать! Всему миру на зависть. Вот, может, когда-нибудь ты построишь советский авианосец..."
- Батя у нас мудрый мужик, - найдя в лице Свиря терпеливого слушателя, говорил Павел Русаков. - Учиться ему пришлось недолго, зато сметка у него завидная. Народный самородок, одним словом. Всем нам высшее образование дал, а сам и на пенсии не угомонился. Внука воспитывает да еще с чужими ребятишками в школе возится...
- А я своего отца мало знаю, - вставил словечко Свирь. - Он до войны снабженцем работал, толкачом, без конца в разъездах с одного завода на другой. Его и на войну мобилизовали прямо из командировки, домой даже не заглянул. Все четыре года близ передовой. "На фронте не только стреляют, в письмах нам писал, - на фронте есть-пить тоже надо, сапоги солдатские латать, бельишко стирать-штопать..." Меня даже обида брала: у других отцы летчики, танкисты, снайперы, а мой интендант. Дружкам-пацанам врал, что он у меня артиллерист. Артиллеристов тогда богами войны называли. В сорок шестом году отец возвратился домой, и я увидел на его груди четыре ордена, столько же медалей, да целый столбик цветных нашивок за ранения. "Как же так, - думаю, - ведь интенданты - это тыловики?" Не удержался, спросил его.
"Тыл тылу рознь, - улыбнулся отец. - Солдаты же с передовой к нам на поклон не ходили, самим приходилось для них все необходимое доставлять. А коль тебя в окопах вражеская атака или наша контратака застанет, волей-неволей берешься за автомат. Так-то, сынок..."
- Твой отец, Слава, скромнейший человек.
- Был, Павел Иванович... Дома он и после войны почти не жил, все по госпиталям да по больницам. Полтора года промаялся и умер от ран. И еще гибель брата Володи он страшно переживал. Бывало, часами держит в руках его карточку. В больнице карточка в рамке всегда стояла на тумбочке возле кровати отца...
- Вот видишь, Слава, сколько ты знаешь о своем отце, а говоришь мало. Такие рядовые труженики войны вовсе не считали себя героями, а сколько ими сделано для победы. Меня вот мой Алешка, старший сын, в угол иногда загоняет: "Папа, - говорит, - ты же почти взрослый был, как ты мог спокойно последние известия слушать, почему не убежал на фронт?" Объясняю ему, что весь школьный стадион животом перепахал: штыком коли! прикладом бей! - разучивал, только на войну маненько не успел. Двадцать седьмым годом она кончилась.
В Критском море монотонную атмосферу ходовой рубки вмиг растормошил доклад радиометристов:
- Группа целей, пеленг... дистанция...
- Наши? - оживился Валейшо.
- Нет, - отрывисто бросил командир, торопясь к выносному индикатору радиолокационной станции. - Самая крупная цель - это либо "Саратога", либо "Америка", остальные - корабли охранения. Ну что ж, со свиданьицем! буркнул он, решительно нажимая рычаг боевой сигнализации.
Некоторое время рубку будоражил разнобой докладов боевых частей и служб. Выслушав всех, Урманов включил циркулярную трансляцию.
- Идем на сближение с авианосной ударной группой шестого американского флота! - сообщил он экипажу. - Радистам приготовиться к обмену позывными, горниста на мостик!
- Спрашивают по международному своду: "Кто такие?" - доложили из радиорубки.
- Ваньку валяют, - едко произнес Урманов. - Давно уже знают про нас, босфорские соглядатаи доложили с подробностями. Дайте еще раз наши позывные.
- Не понимают, товарищ командир, повторяют запрос!
- Дайте открытым текстом: советский корабль!
- Теперь поняли!
- То-то же...
Издали авианосец напоминал опрокинутую панцирем вниз огромную черепаху, по мере приближения он стал больше походить на плавучий железный остров. Сплющенные на правой стороне надстройки авианосца почему-то напомнили Урманову "Ласточкино гнездо" - ажурный дворец на отвесной скале в Крыму. "А здесь гнездо коршуна", - опуская бинокль, подумал командир.
- Ударный авианосец "Саратога"! - доложил вахтенный офицер.
С обоих бортов авианосца тянули пенные борозды эсминцы и фрегаты, казавшиеся стаей щенков возле матерой борзой суки. Чуть впереди чернела бронированная громада крейсера.
- Крейсер "Литл-Рок" под флагом старшего флагмана! - передали сигнальщики.
"Так, - мысленно усмехнулся Урманов. - Командует парадом сам вице-адмирал сэр Уильям Мартин".
Глава 10
"Новокуйбышевск" резал форштевнем желто-зеленые воды Аденского залива, укрытого от ветров и потому большей частью спокойного. Миновали траверз мыса Алула: слева, невидимый за серой пеленой дымки, тянулся берег Сомали, справа - Южного Йемена. Курс был проложен в Баб-эль-Мандебский пролив, соединяющий Индийский океан с вытянутым кишкой между Африкой и Малой Азией Красным морем.
Татьяна слышала, что Баб-эль-Мандеб в переводе с берберского означает "пролив слез", но причину такого скорбного названия не знала. Просветил ее, как всегда, Ян Томп.
- По одной из версий, - рассказал механик, - здесь плакали, бросая последний взгляд на родную землю, нубийские рабы. Негры Нубийской пустыни, нынешнего Судана, славились могучим ростом и выносливостью, потому арабы и турки охотно делали из них евнухов - стражей своих гаремов...
"Да, бедным нубийцам не позавидуешь", - подумала Татьяна, а вслух, без всякой связи спросила:
- Ян, вы когда-нибудь посвящали свои стихи девушкам?
- Еще в школе... - смутился не ожидавший такого вопроса механик. Когда он смущался, то опускал глаза и даже как-то съеживался, казался ниже ростом.
- А мне никто и никогда стихов не писал, - усмехнулась Татьяна. - Все мои кавалеры были людьми прозаическими.
- Это потому, что они не любили вас по-настоящему! Большая любовь способна самого скучного человека сделать поэтом! - убежденно воскликнул Ян.
