Надо сказать, что пушки и ружья загремели не только в Белоруссии. Начиная свое наступление, Карл XII наметил несколько отвлекающих операций — решить те или иные частные задачи, заставить царя озираться на отдаленные тылы. В январе 1708 г. отряд из 300 шведских солдат перешел границу на Кольском полуострове, перебил караулы и погромил Лендерскую четь. Неприятели «многие дворы выжгли, а людей замучили и посекли, а иных в полон с пожитками их поимали».
Летом эскадра из 6 шведских кораблей вошла в Белое море, угрожая Архангельску. У воеводы Голицына солдат было мало, он призвал вооружаться местное население. Поморы собирались кто с чем — с ружьями, рогатинами, топорами. По берегу рассылали караулы, наблюдая за морем. Возле устья Двины выставили батареи, перекрыл реку цепями, подготовили брандеры — поджигать корабли противника. Но шведы после прошлой неудачи не отважились входить в Двину. Зато осенью их солдаты опять появились в Лендерской чети, сожгли Ребальские погосты и пять деревень. Жителей, не сумевших разбежаться, перебили. К осадам готовились Кольский острог, Кемь, однако на большие селения враги не пошли, повернули обратно.
Целью второго вспомогательного удара стал Петербург. Карл рассчитал, что русские войска оттянутся в Белоруссию, выручить новый город на Неве будет некому. Нужно стереть его с лица земли, сжечь судоверфи. Заодно это деморализует царя, у него руки опустятся от гибели любимого детища. В августе из Выборга выступил корпус Либекера, умноженный финским ополчением. А с моря подошел шведский флот, 22 корабля. Но в Петербурге оставался корпус Апраксина, он никуда не ушел. Засел в городе, изготовился к обороне. Шведские корабли не рискнули пробиваться мимо батарей Кроншлота, держались вне досягаемости орудий. А Либекер ткнулся к русским позициям, но после артиллерийской перестрелки понял, что на штурм лезть не стоит.
Он двинулся обходить вокруг Петербурга, переправился на южный берег Невы. Высматривал — может, с другого направления будет полегче ударить. Нет, легче не получалось. Апраксин тоже маневрировал. Куда бы ни переместились шведы, русская пехота прикрывала им дороги к городу. А конницу, 4,5 тыс. сабель, Апраксин выслал в другие ближайшие города. Приказал ей клевать врага с внешней стороны. Кроме того, она проутюжила окрестные деревни и хутора, сжигала запасы продовольствия, била шведских фуражиров. Корпус Либекера совершил полукруг и вышел к южному берегу Финского залива в районе нынешнего Ораниенбаума. Установил связь со своим флотом, стал получать хоть какое-то снабжение с кораблей. Но оно было недостаточным. Войска голодали. Осень принесла дожди и холода. Начались повальные болезни, солдаты умирали.
Апраксин подтолкнул неприятелей. Было составлено несколько писем к командиру русской конницы генералу Фразеру — в них расписывалась диспозиция, будто бы в Нарве стоят 6 тыс. наших солдат, в Ладоге 4 тыс., в Новгороде 17 тыс., а в Петербург прибыли значительные подкрепления. Сейчас Апраксин намерен соединиться с Фразером и ударить на неприятеля. Возле Копорья группа русских кавалеристов столкнулась со шведами, после перестрелки изобразила бегство, а среди брошенных вещей оставила одно из таких писем. Либекер и шведский адмирал Анкерштерн прочитали его и поверили. Решили — пока не поздно, надо эвакуировать корпус.
Неприятельский лагерь был перенесен к самому берегу, в деревню Кривые ручьи, отсюда солдат начали перевозить на корабли. Но Апраксин и в самом деле подтянул свои войска поближе. Они прятались в лесах, присматривали за лагерем. Когда на берегу осталось всего пять шведских батальонов, они напали. Враги в панике лезли в лодки, спешили отчалить, бросали имущество. 900 шведов погибло, более 200 взяли в плен. А всего за время злополучной экспедиции Либекер потерял третью часть корпуса, 4–5 тыс. человек.
22. Карл поворачивает на Украину
С легкой руки «романтических» историков XIX в. по литературе пошла гулять версия, будто очаровательная княгиня Дольская вскружила голову Мазепе, и роковая любовь довела его до измены. Вот уж нет. Мы видели, что изменником он был давним, со стажем. Да и в пылкой любви можно крепко усомниться. В данном отношении княгиня и гетман друг друга стоили. Оба были падкими до плотских забав, оба в солидном возрасте. Что ж, Мазепа был не против поразвлечься с изысканной аристократкой. Хотя в это же самое время он нашел пассию куда моложе и привлекательнее. Закрутил роман с юной Матреной, дочкой своего помощника, генерального судьи Василия Кочубея.
Поначалу они были близкими друзьями, даже породнились, старшая дочь Кочубея вышла за племянника Мазепы Обидовского. Но потом 60-летний гетман принялся ухлестывать за младшей дочкой и посватался к ней. Кочубей с женой в ужасе отказали — пожилой жених приходился Матрене крестным отцом, такой брак считался кровосмесительным. Но Мазепа не отступил, продолжал обхаживать ее. Девчонке, видимо, льстило, что у ее ног оказался первый человек на Украине! Да еще такой ласковый, обходительный, готовый завалить подарками. Она настолько потеряла голову, что сбежала к гетману. Родители остались опозоренными, отец взывал к совести Мазепы, но тот делал вид, будто не понимает. Как утряслось дело, трудно сказать. Переписка показывает, что Матрена со временем охладела к любовнику. Ее отец продолжал служить под началом обидчика. Известно, что он пытался выдать оскандалившуюся дочку замуж.
А тем временем гетман исподволь готовил предательство. Надо сказать, что сигналы о его измене поступали в Москву уже давно, с 1690 г. Появлялись анонимные подметные письма, челобитные. Но Мазепа в таких случаях разводил руками — конечно, у него есть враги, стараются подкопать его клеветой. Исследователи предполагают, что гетман додумался самому периодически конструировать доносы на себя. Такие, чтобы ложь была очевидной, и легко было отмести ее. Царь привыкал — жалобы на Мазепу не более чем злопыхательство.
В 1707 г. разыгралась очередная такая комедия. Один из сторонников Лещинского, пан Тарло, не знал, что Мазепа уже связан с поляками, решил проявить инициативу. Прислал ему письмо, уговаривая перекинуться на сторону противника. Но гетману абсолютно не требовался Тарло и его посредничество. Мазепа переслал письмо в Москву канцлеру Головкину. Спрашивал, как ему поступить и как лучше ответить. Дошло до царя. Петр настолько доверял Мазепе, что оставил ответ на его усмотрение. Тот составил высокопарное послание — дескать, раньше звезды упадут на землю, а небо будет вспахано сохой, чем он отлучится «от любви пресветлейшего всемилостивейшего государя». Разумеется, копии были отправлены Головкину и царю.
Не лучшие отношения сложились у Мазепы только с Меншиковым. В 1706 г., когда русская армия от Гродно отступила на Украину, Александр Данилович командовал всей конницей, и гетманские казачьи полки тоже вошли в его подчинение. Царь поручил Меншикову оборонительные работы, через него шли приказы об укреплении Киева. Мазепе это страшно не понравилось. Он возмущался, почему он, высокопоставленный и заслуженный вельможа, должен подчиняться безродному выскочке? Конечно, он не давал воли чувствам. Наоборот, обращался к Меншикову подчеркнуто льстиво. Но Александр Данилович, видимо, почувствовал неискренность. Мазепу он тоже недолюбливал. Хотя в служебных отношениях это еще не сказывалось.
Но рядом с гетманом находился Кочубей. Он многое замечал. В Батурине появлялись тайком подозрительные люди. Иногда Мазепа в нетрезвом виде позволял себе крайне неосторожные высказывания. Кочубей посвятил в свои наблюдения свояка, полтавского полковника Ивана Искру (они были женаты на сестрах). В августе 1707 г. они отправили в Москву монаха Никанора с жалобой на гетмана. Монах подал ее в Монастырский приказ, оттуда был доставлен в Преображенский приказ, занимавшийся политическим сыском. А пока монах путешествовал, Кочубей с Искрой решили на всякий случай действовать другими путями. Отправили в Москву второго курьера, Петра Яценко. Он передал челобитную царевичу Алексею, а тот переслал отцу. Кроме того, они рассказали о происходящем ахтырскому полковнику Осипову — у слободских казаков было другое подчинение, Осипов доложил своему начальнику, губернатору Дмитрию Голицыну.
Однако у Мазепы в различных инстанциях имелись «свои» люди. Кто-то предупредил его об опасности. Он сразу же засуетился организовать противодействие. Состряпал обширное послание к царю. О том, как он изнемогает в трудах и болезнях, но клеветники не оставляют его в покое, готовы очернить даже память о нем, если он умрет. Как водится, выставлял себя верным из верных. А ради этой верности просил выдать доносителей ему. Обосновывал свою просьбу — если тайные и явные враги увидят наказание клеветников, то прекратят пакостить…
Но царь и сам пребывал в уверенности, что на Мазепу катят очередной поклеп. Он пообещал гетману, что не даст в обиду. А по закону за клевету полагалось такое же наказание, под какое хотели подвести оклеветанного. В данном случае, такое же, как за измену — смертная казнь. Царь поручил провести расследование канцлеру Головкину и вице-канцлеру Шафирову. Причем оба они были заранее убеждены, что Кочубей и Искра оболгали гетмана. Очень вероятно, что Мазепа еще и подогрел их убеждения взятками. Во всяком случае, известно, что Шафиров греб денежки очень охотно, а гетман после следствия горячо благодарил именно его.
