Тухольский, физико-химик, специалист по взрывчатым веществам, неоднократно читавший лекции в Кембридже; Пиотрович, секретарь Краковской академии наук (ему мы обязаны прекрасными лекциями по истории Польши, которые он скрытно читал нам в Старобельском лагере). Там были также инженер Эйгер, заместитель председателя антинацистской лиги в Польше, и два редактора еврейской газеты «Наш Пшеглёнд», которым удалось бежать из оккупированной немцами части Польши. Погибло 80% офицеров из Исследовательского института вооружения и 80% студентов Отдела по вооружению при Варшавском политехническом институте, которые служили в армии. Ни одного человека не осталось в живых из личного состава Военного противогазового института, который в полном составе, во главе с майором Бжозовским, был взят в плен. Известно лишь о двух уцелевших из штаба Пинской речной флотилии.
Я хотел бы упомянуть здесь многих, которых хорошо знал и которых считал людьми большого ума. Одним из таких был Зыгмунт Митера, единственный поляк, удостоившийся стипендии им. Рокфеллера и получивший диплом горного инженера в США. Его научный энтузиазм дополнялся необыкновенным личным обаянием. В своей профессии он был единственным в Польше такого класса… И этот исключительный человек тоже погиб, как и многие другие.
Среди врачей я хотел бы упомянуть о докторе Дадей (Dadey), видном педиатре, работавшем в Закопане (польский зимний курорт). Он был директором большого детского туберкулезного санатория. За несколько лет до войны известный советский профессор, посетив этот санаторий, написал в книге отзывов: «Мне бы хотелось перенести всю эту больницу вместе с ее персоналом в Советский Союз». В 1931 году я сопровождал в этой местности одного из самых знаменитых современных французских историков Даниэля Галеви. Мы также зашли в эту больницу, и, выходя из нее, Галеви сказал: «Будь это заведение в Советской России, о нем знал бы весь мир. Как это объяснить, что мы так мало знаем о вас, о ваших достижениях?» Доктор Дадей был душой этого заведения; он пошел в армию врачом и в октябре 1939 года работал в Тарнополе в качестве врача, после занятия города Красной армией. В один прекрасный день он и его коллеги были вызваны для заполнения личных анкет. Там их арестовали, отвезли на железнодорожную станцию и отправили в Старобельск. Все они погибли.
Я помню также капитана Гофмана. Он был кадровым офицером, закончил политехнический институт в Бельгии, работал несколько лет в Швеции. Он был специалистом по зенитной артиллерии.
Одним из моих товарищей по нарам был поручик Скварчинский, который был в Польше одним из издателей очень интересного журнала для молодежи «Бунт Млодых» и «Политики». Будучи блестящим специалистом по экономике, он организовал в лагере кружок экономистов, которые продолжали вести работу и политически-экономические дискуссии в невероятно трудных условиях: завшивевшие и голодные, в тесноте, без книг. И он исчез, как и другие. Позднее я получил письмо от его жены из Семипалатинска, в северо-западном Казахстане. Ее вывезли за две недели до родов вместе с родителями мужа вглубь СССР в ужасных условиях, в сильные морозы. Через две недели по прибытии на место она родила ребенка, который потом умер.
В Старобельском лагере был также майор Солтан, начальник штаба генерала Андерса в 1939 году… С первого дня плена он начал читать лекции по военной истории и о кампании 1939 года. Он говорил о наших ошибках и неудачах и о том, как их избежать в будущем. У Солтана остались в Польше жена и две маленькие дочери. В Грязовце я получал от них отчаянные письма, они допытывались о судьбе мужа и отца. Тогда я еще не думал, что и он потерян навсегда. По-моему, этот человек был типичным представителем польских традиций в наилучшем понимании этого слова.
Одним из многих военных священников, заключенных с нами в Старобельске, был известный всей Польше проповедник капеллан Александрович. Он хромал из-за раны в ноге. В начальной стадии нашего плена многие были ему обязаны за духовную помощь и за слова утешения… Досточтимый ксендз Александрович дорого заплатил за все то, что он делал для нас в те первые три месяца. За несколько дней до Рождества его неожиданно вывезли ночью вместе с лютеранским епископом Потоцким и раввином Штейнбергом. Все трое погибли. Я знаю, что их несколько недель держали в московской тюрьме, потом в тюремной башне в Козельске, а затем вывезли в неизвестном направлении.
Теперь я хочу сказать несколько слов о специалисте по луговодству профессоре Ральском, который был одно время преподавателем Краковского университета, а потом профессором Познанского университета. Он был офицером запаса 8-го уланского полка, в котором я служил в сентябрьскую кампанию 1939 года. Ральский оставил дома жену и дочурку.
В марте 1940 года он узнал, что немцы выгнали его жену из квартиры, разрешив взять с собой только один чемодан, а все его научные труды – плод многолетней работы – уничтожили. Ральский отличался душевным равновесием, – когда его, военнопленного, везли через украинские степи в неизвестность, он сумел отвлечься от страшной действительности. Со страстью ученого он наблюдал степь, смотрел на сухие стебли травок, торчащие из-под снега. Помню, что в лагере он начал писать книгу о лугах. Он был настоящим ученым, для которого наука была не только полем деятельности, но самой жизнью.
Я хочу еще упомянуть капитана Кучинского. С самого начала плена он был одним из наиболее активных организаторов и лучших товарищей. Это был молодой кавалерийский офицер, архитектор. Он оставил в Варшаве молоденькую жену. В дни кампании 1939 года он показал себя прекрасным боевым офицером в армии под командованием генерала Андерса. Он был вывезен из Старобельска осенью 1939 года, одним из первых. Тогда он надеялся, что его вышлют в Турцию, так как он был внуком одного из виднейших организаторов турецкой армии. Его полная фамилия была польско-турецкой; он обладал даже высоким турецким титулом. С ноября 1939 года о нем не было никаких известий.
Мы всю зиму пробыли в Старобельске. Подвергались разнообразным, многочисленным допросам… В феврале 1940 года распространились слухи, что вскоре мы покинем лагерь».
Приложение 6.ПРОТОКОЛ ДОПРОСА СВИДЕТЕЛЯ
Военно-полевой суд «3 DSK. L. Sow. M. р.» 8 марта 1945 г.
Присутствуют: Военный судья поручик Таргош Томаш и секретарь капрал Конопацкий Александр. Свидетель, согласно 81 статье военного процессуального кодекса предупрежден об ответственности за дачу ложных показаний. Он называет свою фамилию и имя: К… К… (дальше следуют личные данные).
«До польско-немецкой войны, т.е. до сентября 1939 года, я проживал с семьей на хуторе Отваловшизна. В марте 1940 г. мой отец получил распоряжение большевистских властей из волости Голубовичи, чтобы вся наша семья покинула наш хутор и убиралась куда угодно. Отец отвез всю семью в город Глубокое, в 20 километрах от нашего хутора. Там мы жили у знакомых до начала германо-советской войны в июне 1941 года. Вскоре немцы заняли Глубокое и его окрестности. Уже на следующий день случайные пришельцы начали рассказывать, что в местечке Березвеч, в трех километрах от Глубокого, обнаружены останки около 4000 человек, убитых большевиками перед их уходом из Березвеча. Узнав об этом, люди толпами шли в Березвеч осматривать тела, так как многие арестованные местные жители сидели в Березвече.
Мой отец Б. К., его товарищ (J.)B., проживавший в Жолнеровщизне, Дисненского уезда, и я пошли в Березвеч, где на окраине местечка в нескольких открытых зданиях можно было осматривать трупы убитых. Я был в трех комнатах одного из этих зданий. В каждой комнате лежали груды тел мужчин в штатской одежде и в мундирах польской армии, женщин и детей. Я не могу сказать, сколько трупов было в каждой из этих комнат – во всяком случае их было много. В других комнатах и зданиях тоже были груды тел, но тех я не осматривал, хотя доступ для народа был открыт во все комнаты и здания.
На телах, которые я видел, были на шее петли – проволочные или веревочные, независимо от того, был ли это мужчина, женщина или ребенок. Кроме того, я видел, что у некоторых взрослых были отрезаны пальцы, уши и носы, а у нескольких мужчин я заметил вогнанные под ногти иголки. Я видел, как многие узнавали своих родных среди убитых.
На военных мундирах я не заметил никаких воинских знаков различия. Говорили, что среди убитых преимущественно поляки и белорусы. Рассказывали, что с началом советско-германской войны в июне 1941 года эти несколько зданий, в которых находились трупы, служили тюрьмой. Их окружили большевистские войска, и гражданскому населению воспрещалось даже проходить мимо этих зданий. Трупы, которые я видел, выглядели свежими; их еще не затронуло разложение, и они почти не издавали запаха. Но те, которые выносили из подвалов этих зданий, были уже в начальной стадии разложения, и от них шел тяжелый запах. Я слышал, что на следующий день немецкие военные власти распорядились похоронить всех убитых, которых не забрали родственники или знакомые, на местном кладбище в Березвече.
