Интересно распределение именных указов Петра по типам. Дело в том, что одни указы были полностью написаны Петром, другие – представляют собой его резолюции на докладах, третьи – лишь подписаны его рукой, четвертые – переданы через какое-либо учреждение или чиновников. Взяв для рассмотрения корпус законов, с которыми Петр работал в 1720—1725 годах (3019 документов), можно установить, что больше половины из них (точнее – 1779, или 59%) написаны им самим целиком или имеют вид резолюций. Примечательно, что с утверждением новой административной системы доля личного участия Петра в управлении практически нисколько не уменьшилась: в 1720 году его «личных» указов было 54,2% от общего числа указов в этом году, в 1721-м – 42,6, в 1722-м – 56,3, в 1723-м – 56,3, в 1724—1725 годах – 62,4% соответственно от всех именных указов каждого года. И напротив – количество указов, которые Петр просто подписывал, весьма невелико и стабильно из года в год. Так что вряд ли можно говорить, что с осуществлением государственной реформы нагрузка на царя в решении массы ординарных дел уменьшилась, за что он постоянно ратовал. Такое обилие дел, рассматривавшихся непосредственно самодержцем, должно было иметь какое-то организационное оформление, должен был существовать механизм, с помощью которого в системе государственной власти мог функционировать монарх.
Таким передаточным звеном стал созданный в 1704 году Кабинет его императорского величества, во главе которого стоял кабинет-секретарь Петра А. В. Макаров. Говоря современным языком, Кабинет был секретариатом самодержца, в котором под руководством Макарова работал целый штат подьячих, готовивших доклады для царя. Кроме того, Кабинет ведал личным имуществом царя, был его казначейством, ибо в его кассу поступали огромные суммы от соляных сборов. Следует отметить, что с годами в работе Кабинета отчетливо прослеживается ведущая тенденция усиливающейся бюрократизации деятельности самодержца при исполнении им функций верховной власти. С укреплением значения Кабинета как своеобразного учреждения «при особе государя» что-либо докладывать, доносить, предлагать, просить становилось равнозначным направлению соответствующего документа в Кабинет, где его фиксировали, обрабатывали, чтобы затем, вместе с ему подобными, включить в виде «пунктов» или «экстрактов» в доклад царю. Доклад, прочитанный Макаровым, с резолюциями Петра на полях возвращался в Кабинет и становился основой для указа или служебного письма Макарова чиновнику, направившему «доношение».
В 1721 году появляется документ под названием «Определение как содержать в Кабинетной конторе порядок в делах, а именно: о содержании и записке в книги писем, посылаемых за рукою Его царского величества и за рукою господина кабинет-секретаря, и о записке приходящих писем к Его царскому величеству и к кабинет-секретарю о делах его величества ответных и просильных, о решении и о записке всех вещей». Этот документ недвусмысленно подтверждает, что Кабинет – это не комната, рабочий кабинет императора, где за столами, заваленными бумагами, сидит и пишет скромный Макаров со своими помощниками, а государственное, бюрократическое учреждение со своей структурой, делопроизводством, штатами и даже печатью. Нет необходимости особенно развивать мысль о том, что Кабинет работал по тем же принципам, по которым работала вся тогдашняя бюрократическая машина. «Правильное» движение бумаг – главное, что требуется от учреждения. Вот как поучает Макаров своих подчиненных: «Ежели письмо просильное о указе или о каком решении, то, написав оного силу (то есть смысл. – Е. А.) в книгу и потом ис той же записки выписать посуточно на меморию и ту меморию всегда объявлять господину кабинет-секретарю. И какое решение на то учинитца, то записывать подлинно по числам и в записной книге, где письмо записано, отметить имянно» – и т. д. Естественно, что всякая бюрократизация, ставящая во главу угла движение бумаг, выдвигает на первое место фигуру бюрократа. Такой фигурой на верхних этажах управления в петровское время стал А. В. Макаров. Мимо него не проходил практически ни один обращенный к Петру документ. Макаров, таким образом, сделался незаменимым передаточным звеном между императором и государственной машиной. Как показал Н. И. Павленко, вскрывший истоки необычайно большого влияния Макарова, значение кабинет-секретаря было так велико, что государственные деятели разного масштаба писали о своих делах царю и одновременно о том же Макарову, прося его о содействии и сообщая дополнительную информацию по существу проблемы. При этом не приходится сомневаться, что так от царя утаивались не только мелочи, но и вещи серьезные – промахи в работе, неудачи начинаний самого царя. Принцип был здесь простой: Макаров, чтобы в выгодном свете доложить о деле Петру, должен был знать правду. Все это, естественно, создавало атмосферу зависимости сановников от кабинет-секретаря, перед которым они стремились выслужиться, которому жаждали понравиться, – ведь от того, как он доложит, какие сделает акценты при докладе, зависело очень многое в их карьере и судьбе. Впрочем, можно без преувеличения утверждать, что у Макарова в каждом деле был, может быть, и небольшой, но несомненный интерес, и он, вероятно, не во всем был откровенен и с петровскими корреспондентами, и с самим Петром. Сохранились некоторые свидетельства, которые не оставляют наши подозрения голословными. Осенью 1724 года Петру было подброшено пространное подметное письмо. Царь прочитал его и сделал много выразительных помет на полях. Это было не совсем обычное подметное письмо какого-нибудь полусумасшедшего «прибыльщика», раскольника или жалобщика. Автор его необычайно хорошо осведомлен о работе Кабинета и Вышнего суда – временного судебного органа, созданного для рассмотрения серьезных государственных преступлений. Можно сказать, что доносчик находился буквально в двух шагах от Петра и Макарова и был, по-видимому, одним из канцеляристов Кабинета или Вышнего суда. Письмо так заинтересовало царя, что он приказал его беречь, а вместо него (в том же конверте) публично, согласно закону, сожгли чистую бумагу.
Острие анонимной критики было направлено против Макарова. Он обвинялся в том, что, имея огромное влияние на аппарат Вышнего суда, предписывает его служащим готовить царю доклады, содержащие заведомую дезинформацию (естественно, по предварительному сговору с заинтересованными лицами). Получив эти доклады в Кабинете, он зачитывает их Петру и добивается нужного решения. В итоге, пишет аноним, «по тому реестру ваше величество изволил где-либо собственною рукою, також и под выписками приговоры по предложению неправедному ево, Макарова, и протчих, хотя подписать изволили и по тем неправедным докладным выпискам некоторых наказали и разорили умыслом, тех где, а паче его – Макарова, а ваше величество оных неправедных выписок усмотреть было невозможно, а поверено в том было на них».
Обвинения были основательны и подкреплялись многими примерами. Приводились имена крупных сановников, вступивших в сговор с Макаровым. Аноним пишет, что эти сановники «от оного Макарова весьма одолжены, ибо что до них касалось наперед сего и ныне по доношениям фискальским и протчим людей важных и интересных дел, то все им, Макаровым, закрыто и вашему величеству ни о чем не донесено, а по се время и следования по тем делам нет». Здесь мы видим в действии так хорошо известный нам преступно-бюрократический принцип: «Ты – мне, я – тебе». Петр против многих пунктов сделал пометки, свидетельствующие о том, что он намерен был позже возвратиться к подметному письму и начать расследование «шалостей» своего секретаря. Но в конце 1724 года Петр был уже смертельно болен, и судьба сохранила Макарова от больших неприятностей. Трудно теперь сказать, какие чувства испытывал Петр и что думал, ставя на полях доноса нервные жирные кресты – знаки особого внимания. Может быть, в проступках Макарова он видел обыкновенное должностное преступление, может быть, он вполне осознавал, что не только он управляет аппаратом, но и аппарат управляет им.
Как бы то ни было, роль Макарова и Кабинета в системе управления была огромной. Важно при этом заметить, что в Кабинет направлялось большое количество донесений из местных и центральных учреждений, которые были формально подчинены и коллегиям, и Сенату. И тем не менее руководители этих ведомств, минуя вышестоящие инстанции, писали прямо в Кабинет, куда, таким образом, стягивались все нити управления на разных уровнях. В сущности, это было явным нарушением заведенного и пропагандируемого самим Петром бюрократического порядка, требующего субординации. Причин подобного отступления от теории камерализма было много. Тут и причины, вытекающие из самой природы неограниченной самодержавной власти, когда царь, будь он самый ревностный сторонник законности, как писал А. С. Лаппо-Данилевский, «в конце концов оставался для многих случаев верховной и единственной инстанцией, например в своей Тайной канцелярии, и всегда мог подвергнуть собственному суду все, что он считал нужным, и решать дела согласно с теми политическими целями, которые он признавал наиболее подходящими для государства». Тут и субъективные обстоятельства – стремление Петра вникнуть в самую суть дела, желание получить полную и свежую информацию и, наконец, нетерпение, так присущее реформаторам нашего отечества. Нельзя также забывать, что для стиля управления Петра были характерны военно-полевые черты – следствие целых десятилетий кочевой жизни, когда приказы отдавались где придется и кому придется. Как верно подметил Ф. Веселаго, «при желании скорейшего исполнения дела, Петр часто отдавал приказания тому, кто стоял ближе к делу или попадался ему на глаза, не давая знать его начальнику; таким образом, нередко распоряжение начальства, идущее сверху, встречалось с противоречащим приказанием государя, идущим снизу вверх, от подчиненного к его начальству».
