специализации. От позиции, намеченной Ходжаевым, быстро отказались, и к 1927 году экономическая логика диктовала уже обратное: укрепление промышленного производства в России и на Украине [379]. Это утвердило статус Средней Азии как поставщика сырья для промышленности других регионов. Обещание революции радикально уравнять всех было забыто. Как мы увидим, это сильно разочаровало коммунистов Средней Азии.
Важнейшей организацией Страны Советов являлась Коммунистическая партия, которая мыслилась авангардом революции и вместилищем политической мудрости. Далее мы рассмотрим ее отдельно. Существовали и другие сферы мобилизации. Основными органами управления и новой формой участия в политической жизни, не имевшими аналога в царский период, стали Советы городских районов и сел и их исполнительные комитеты. Они должны были представлять революцию в деревне, передавая власть в руки бедноты. На практике в первые годы обновление кадров, по-видимому, имело довольно скромные масштабы. Партия начала организовывать сельскую бедноту в 1920 году, создав для вмешательства в жизнь деревни союз бедных и безземельных дехкан «Кошчи» («Пахарь»). Деревенские бедняки вложили в устоявшийся порядок меньше ресурсов, чем их более зажиточные соседи, и режим рассматривал их как свою главную опору. Со временем «Кошчи» превратился в нечто вроде административного образования, функционировавшего параллельно с сельсоветами. Однако он не оправдал возлагавшихся на него надежд. Партия и органы госбезопасности с подозрением относились к его руководству. «Кошчи» был привлечен к проведению земельно-водной реформы 1925–1927 годов (см. далее), но вскоре после этого распущен [380].
Еще одной категорией потенциальных приверженцев в деле искоренения существующих порядков, к которой присматривалась партия, были женщины. В 1919 году в РКП(б) был создан женский отдел (женотдел), не добившийся больших успехов в работе с женщинами. Как мы подробнее рассмотрим в главе шестой, его основными подопечными являлись женщины в бедственном положении: вдовы, жены, брошенные мужьями либо спасающиеся от жестокого обращения супруга, или просто живущие в крайней нищете. После многолетней разрухи таких было немало. Женотдел предоставлял им работу в артелях и извещал о законных правах, которых раньше не существовало. Пожалуй, самой успешной из всех этих организаций стал комсомол (Коммунистический союз молодежи), объединивший городскую молодежь, поскольку он выпускал как политических, так и культурных радикалов, которые будут преобладать на оставшихся страницах этой книги.
Помимо этого, государство организовывало трудовые и потребительские кооперативы, призванные привлекать ремесленников в социалистический сектор экономики и противодействовать влиянию рынка (а также «баев и кулаков») на хозяйственную жизнь региона. Земледельцам оказывали помощь кредитные кооперативы, хотя процентные ставки, как правило, были очень высоки [Туркестан в начале XX века… 2000: 455–457]. Данные меры сочетались со все более активным преследованием баев и кулаков. Хотя полномасштабные кампании по лишению прав и истреблению целых социальных групп начались позднее, более мелкие чистки не были редкостью и в начале 1920-х. В 1924 году из Ташкента высылали с конфискацией имущества купцов, вина которых заключалась в их происхождении [381]. Трудно в полной мере оценить эффективность кооперативного движения, но оно, несомненно, внесло вклад в перераспределение сил в туркестанском обществе, поскольку купечество утратило значительную долю своей экономической мощи, культурного и социального авторитета.
Национально-территориальное размежевание Средней Азии в 1924 году (см. главу 8) стало важной вехой в процессе советского строительства. В то время оно подавалось как среднеазиатская «вторая революция», призванная закрепить достижения революции Октябрьской. С созданием Узбекистана партия начала задумываться о более серьезном вмешательстве в жизнь общества. Одним из первых шагов в этом направлении стала реформа земельно-водных отношений на селе, в ходе которой земля национализировалась и перераспределялась между теми, кто ее непосредственно обрабатывал. В 1921–1922 годах уже предпринималась попытка земельной реформы, в ходе которой несколько тысяч славянских переселенцев были выселены обратно в Россию, а их земли возвращены казахским кочевникам [382]. Это был один из эпизодов восстановительного правосудия после кровопролития 1916 года и земельных захватов, осуществленных переселенцами. Кампания оказалась недолгой и с тех пор не повторялась. Земельно-водная реформа 1925–1927 годов явилась первым опытом перераспределения земель среди оседлого мусульманского населения Средней Азии. Ожидалось, что земельный передел повысит экономическую производительность, но в основном реформа преследовала политические цели, а именно: изолировать сельскую верхушку, считавшуюся враждебной режиму, и лишить ее собственности, а взамен сформировать из безземельных и малоземельных дехкан группу приверженцев нового режима. «Нет сомнения, – отмечалось в официальном отчете в 1928 году, – что мелкие хозяйства экономически менее сильны и социально тесно связаны с советской системой; они гораздо легче, чем более крупные хозяйства, соглашаются на взаимодействие с плановой экономикой» [383]. Программа была запущена сначала в трех «передовых» областях, Самаркандской, Ферганской и Ташкентской (на территориях, которые до размежевания входили преимущественно в состав Туркестана, а не Бухары или Хивы), и предполагала предоставление земли издольщикам, а также малоземельным и безземельным дехканам. Реальный масштаб реформы при нынешнем уровне исследований установить трудно, но можно смело утверждать, что этот процесс придал партии новую уверенность в том, что она способна осуществить в Узбекистане значительные преобразования, и тем самым проложил путь к кампаниям 1927 года, о которых речь пойдет в одиннадцатой главе [384].
Земельная реформа сопровождалась программой районирования, перестроившей административную структуру республики. Районирование призвано было служить нескольким целям: экономической рационализации, приведению административных структур бывших бухарских и хорезмских земель в соответствие с остальными территориями и «сближению» советской власти «с массами» [385]. Конечно, не все эти задачи были достигнуты сразу, однако при реализации районирования и земельной реформы была выполнена большая работа по обследованию и сбору информации о селе, которая ранее никогда не проводилась [386]. СредазЭКОСО также учредил Комиссию по обследованию кишлака, укомплектованную этнографами и экономистами европейского происхождения; она подготовила серию подробных социально-экономических очерков о среднеазиатском кишлаке [387].
Однако каждая из этих инициатив вызвала у властей и органов госбезопасности проявления недовольства. Сельсоветы являлись тем самым местом, где новое государство взаимодействовало с деревенским населением. Они были по-настоящему встроены в сельское общество, но обеспокоенные советские чиновники видели в них трибуну контрреволюции. Секретарь ЦК КПТ М. С. Эпштейн сетовал на «чрезвычайную засоренность государственного аппарата, в особенности на местах, социально чуждыми нам элементами» [388]. «Кошчи» также находился под постоянным подозрением партии и ОГПУ, которые были убеждены, что в него проникли относительно зажиточные землевладельцы, купцы и муллы [389]. Земельная реформа не всегда протекала гладко. Ее сопровождал слом многочисленных обычаев, освященных ссылками на шариат, при том что многие дехкане боялись и помыслить об их несоблюдении. Партии даже пришлось обратиться к сочувствующим улемам за фетвами, чтобы легитимизировать
