Томп сидел в посту управления машинами, судорожно вцепившись в подлокотники кресла, следя за мотающимися в лихорадке темными стрелками приборов. Теперь многое, если не все, зависело от мастерства и расторопности машинной команды: прозевай они, пусти двигатели вразнос - и судно останется без хода, сделается беспомощной игрушкой свирепой стихии. Тогда не поможет даже "SOS" - сигнал бедствия, потому что никто не рискнет в такую лихомань подойти и взять на буксир гибнущее судно.
Прекрасно понимали это и в ходовой рубке "Новокуйбышевска". Потому то и дело запрашивал капитан Сорокин о температуре подшипников, просил быть внимательнее на манипуляторах. Опытный моряк знал и помнил, сколько бедолажных коробок и не в такую штормягу моталось по воле волн с заклиненными линиями валов.
Зато Алмазов по-прежнему был необычайно оживлен и даже пытался насвистывать какую-то бравурную мелодию, но строгий взгляд суеверного капитана останавливал его. Свистеть в ходовой рубке всегда считалось дурной приметой.
Тут же стоял, держась за тумбу локатора, Воротынцев. Расширенными глазами смотрел он, как беснуется за окнами рубки озверевший океан, губы помполита беззвучно шевелились.
Татьяна сначала тоже была ошеломлена. Палуба лазарета то уходила из-под ног, то под крутым углом вздыбливалась вверх. Невозможно было устоять, не ухватившись за что-либо руками. С каждым новым падением в бездну у нее мутилось сознание, горький комок подступал к гортани. Только напряженным усилием воли побарывала она тошноту.
Внезапно пришла мысль о том, что качка переколотит все склянки и ампулы, она суетливо пробралась по стенке к сейфам с медикаментами. Но флаконы и ампулы были уложены в картонные коробки, а шкафы сейфов разделены перегородками на отдельные небольшие карманы, так что медикаментам ничто не грозило. Тогда Татьяна стала заворачивать в вату ножницы, шпатели и другие металлические инструменты. Она понимала, что только какое-нибудь дело поможет ей держаться на ногах.
Потом Татьяна вспомнила, что обязательно надо посмотреть Лиду, которая уже двое суток не поднималась с койки, ничего не ела, лишь пила подкисленную клюквенным экстрактом воду.
Она собрала маленькую аптечку, взяла стетоскоп и тонометр, с трудом выбралась из лазарета в коридор. Каюта буфетчицы была неподалеку, но все же Татьяна успела больно шарахнуться о переборку и едва не упала, влетев в распахнувшуюся дверь.
Лида лежала вниз лицом на широкой, обнесенной высоким деревянным буртом кровати, отшторенный полог алькова был наполовину оборван, на полу валялось мокрое полотенце. Волосы буфетчицы сбились в неряшливый колтун, она глухо стонала в измятую подушку.
- Так нельзя, Лида, - садясь у нее в ногах, заговорила Татьяна. - Ты должна взять себя в руки, хотя бы ради маленького.
- Не хочу никого! - судорожно промычала та. - Ни больших, ни маленьких... Чтобы я когда снова пошла морячить... Не надо мне ни женихов, ни денег!..
- Ну-ка подымись, я тебя выслушаю, - приказала Татьяна и помогла ей сесть.
Лида грузно обмякла всем телом, лицо у нее было серое и опухшее, рот безвольно скомкан судорожными потугами.
Кое-как приспособясь, Татьяна прослушала ее сердце, измерила давление и вздохнула с облегчением: все было в норме.
- Вот что, дорогая, - убрав приборы, жестко сказала она. - Хватит маяться дурью! Тебе двигаться надо, а не валяться тюленихой. И обязательно есть, пусть через силу, но жевать чего-нибудь. Иначе ты навредишь ребенку...
- О господи, да мне самой конец приходит, - стонала Лида.
- А я, думаешь, расчудесно себя чувствую, - сердито говорила ей Татьяна. - Ты здоровая, молодая, а распустила нюни! Вставай и иди в буфетную, там воздуха побольше, и займись чем-нибудь, чтобы отвлечься. Не мне тебя учить: ты уже который рейс плаваешь, а я всего без году неделю на судне...
- Оставьте меня, Татьяна Ивановна! Дайте помереть спокойно! Уходите! - расслабленно прохрипела буфетчица.
- Вот тебе таблетки аэрона, будешь пить через каждые два часа. Примешь и хотя бы сухарь погрызи. Пойми же, ты беременная! Я велю Варваре Акимовне принести тебе чего-нибудь поесть.
- Ой, ничегошеньки мне не надо! - навзрыд причитала Лида.
Огромные волны бились о корпус "Новокуйбышевска" и уже не вкатывались, а врывались на палубу, со страшным шумом хлестко разбиваясь о надстройку.
Капитан Сорокин добрым словом поминал финских корабелов и крестную мать судна, жену одного из чиновников судоверфи, молодую женщину Уллу Хилонен. "У меня легкая рука, - сказала она, разбив о форштевень бутылку шампанского. - Я верю, что вы будете плавать счастливо..." Под стеклом на столе в каюте Семена Ильича рядом с фотографией жены хранилась до сих пор карточка светловолосой красавицы Уллы.
- Капитан! - прервал размышления Сорокина тревожный голос боцмана. Во втором трюме дышит груз!
- Грузового помощника в рубку! - рявкнул в микрофон побледневший капитан. Он лучше всех представлял, какую опасность таят в себе освободившиеся многотонные ящики. Каждый из них способен разворотить борт окованными железом углами.
Совсем недавно, на стоянке в Находке, прочел Сорокин извещение о гибели греческого грузо-пассажирского судна "Гераклион". Во время шторма в трюме у того раскрепились тяжеловесные авторефрижераторы, которые продолбали несколько подводных пробоин. Когда советский теплоход "Урицк" через час подошел к месту, откуда передавался сигнал "SOS", грека он не увидел. На воде плавали лишь бочки, ящики, разбитые шлюпки, спасательные жилеты и плотики. С одного из них советские моряки подобрали едва живого человека. Несколько десятков измученных жертв кораблекрушения подняли с воды другие суда, а двести сорок пассажиров и членов команды ушли на дно вместе с "Гераклионом"...
Но это случилось в Эгейском море, которое по сравнению с бескрайней Атлантикой просто лужа, а тамошние штормы - буря в банном тазике.
По трапу взбежал запыхавшийся Рудяков.
- Знаешь, что творится в трюме? - обрушился на него капитан. - Вот тебе и твои хваленые японцы! Немедленно бери людей, раскрепляй контейнеры распорными брусьями! И не покалечь мне никого! В случае чего голову сниму! Понял?
- Я же все время следил, Семен Ильич... - заговорил было секонд.
- Тесть тебе Семен Ильич! - взревел Сорокин. - А я тебе капитан! Немедленно в трюм!
- Разрешите, и я с ними? - попросил Воротынцев.
- А вам что там делать? - вскинулся капитан, но, встретив решительный взгляд первого помощника, сказал: - Хорошо, идите. Проследите за техникой безопасности. А вы, старпом, спускайтесь в первый трюм, - повернулся он к Алмазову. - Подкрепите брусьями крайние по бортам ящики. Надо приготовиться к худшему...
Вместе с ходовым мостиком все стоящие на нем взлетали в серую и мокрую высь, а затем стремительно падали в бездну, которая лишь благодаря закону волнового движения не смыкалась над ними. Вода вздымалась, подхваченная ветром, корчилась в невообразимой свистопляске. Все было пропитано соленой сыростью. Исчезли небо, море, горизонт, вокруг была только ошалевшая вода и непрерывный, режущий слух разъяренный вопль урагана. Такой погоды капитану Сорокину не приходилось видеть за все долгое плавание.
- Как в трюмах? - тревожно спрашивал капитан.
- В трюмах сухо! - отвечал стоявший на связи матрос.
- Что с грузом?
- Груз раскрепляется!
- В машине, как подшипники?
- Температура в норме, капитан! - отзывался Томп.
- Не упустите топливо!
- Следим внимательно, капитан!
Пропотевшая рубаха прильнула к спине Сорокина, вызывая мучительный зуд между лопатками. Впервые капитан удовлетворенно подумал о том, что пенсия не за горами, что ждет его уютная дачка на Куршской косе под Калининградом и каждый день будет он топтать твердую землю с травой, со снегом, с весенними ручьями и со всяческой другой благодатью. Только бы осилить сегодняшнюю бучу...
Аврал в трюмах продолжался. Связной матрос регулярно докладывал обстановку. Потом он оборвал доклад на полуслове, очевидно, произошла какая-то заминка. Сердце Сорокина сжалось от нехорошего предчувствия.
- Беда, капитан! - прокричал наконец в микрофон связной. - Во втором трюме человека придавило контейнером!
- Кого?! - сорвался на фальцет голос Сорокина.
- Гешку Некрылова!
- Где грузовой? Башку ему сверну! Освободили?
- Освободили, капитан! Сейчас поднимают наверх!
- Жив?
- Дышит, ног говорят, без сознания!
- Быстро в лазарет! Доктор, готовьтесь принимать раненого!
Услышав команду, Татьяна кинулась включать электрический автоклав со шприцами, больно ушибла руку о дверцу сейфа, доставая оттуда ампулы с морфием, камфорой, новокаином.
Некрылова принесли спустя несколько минут. Безжизненное тело держали на руках Воротынцев и предсудкома Сидорин. У помполита на рукаве болтался оторванный клок штормовки, из-под которого проглядывало окровавленное плечо.
