друг с другом:
1) греческое понятие тимоса, восходящее к агональному духу древней воинственной культуры;
2) возникшее в эпоху раннего модерна понятие автономного внутреннего «Я», которое получило большой импульс в период Реформации и в ее культуре книгопечатания и привело к уважению личности;
3) понятие о человеческом достоинстве, появившееся в эпоху Просвещения в XVIII веке и ставшее основой прав человека.
«Тимос» буквально означает усердие, отвагу, рвение. Я не отрицаю, что эти добродетели древнегреческой воинственной культуры могут быть с пользой применены и в современных условиях, особенно нациями и группами, которые поднимают свой боевой дух такими эмоциями, как честь и позор, гордость и ярость, сила и мужество, чтобы мобилизовать массы и усилить их групповую сплоченность. Но признание внутреннего «Я» нельзя переносить на коллективы. Наоборот, это внутреннее «Я» позволяет индивидууму противостоять обществу и его институтам, таким как церковь и государство. Понятие «достоинство», в свою очередь, отсылает нас к этической норме, а именно моральной обязанности видеть и защищать общую человечность во всех индивидуумах независимо от пола, расы, статуса, национальности и иных признаков групповой принадлежности.
Из-за этого концептуального перекоса Фукуяма всюду стирает различия между гордостью и достоинством. Однако первое – это эмоция, а второе – этический принцип. Национальная гордость не нуждается ни в чем, кроме признания среди членов собственного коллектива посредством их поддержки и участия. В гипертрофированной форме национальная гордость становится невосприимчивой к точке зрения других групп. По этой причине Ян Ассман, указывая на воздействие национальных мифов, метко называет его «мифо-моторикой», а Петер Слотердайк говорит о «самогипнозе». Если гордость есть фундаментальная антропологическая потребность, которая всюду в мире укрепляет индивидуумов и формирует коллективы, то безусловное признание достоинства всех людей – это позднее достижение и как ценность оно составляет основу демократии. Законодательно оформленное в правах человека и конституциях, понятие «достоинства» стало после Второй мировой войны нормой гражданской нации. Поэтому относить гордость и достоинство к основным формам политики идентичности, ломающим рамки демократического общества, – серьезное заблуждение.
Фукуяма видит в тимосе двигатель новых форм левой политики идентичности, на которую он возлагает ответственность за то, что она подчеркивает новое неравенство в обществе, ставшем в значительной степени однородным, указывая на недостатки и пробуждая борьбой за признание новые амбиции. По мнению Фукуямы, растущая потребность в признании меньшинств и все новых и новых обделенных групп неизбежно ведет к расколам в обществе. В конце книги Фукуяма делает важный шаг, он предлагает новое определение национальной идентичности в эпоху политики идентичности и нового трайбализма. В поисках импульсов, которые могли бы развернуть тенденции идентификации в сторону более крупных социальных объединений, Фукуяма выдвигает понятие «идентичность на основе убеждений» [337]. Как укрепить связи, которые индивид не только разделяет со своей дискриминируемой группой жертв, но и скрепляет со всем обществом и нацией? Одним из ответов на прогрессирующую потерю солидарности в многообразном обществе могла бы стать интеграция через западную «доминирующую культуру» (Leitkultur). Понятие «доминирующей культуры» Фукуяма заимствует из немецкого дискурса, однако не в версии Фридриха Мерца или Томаса де Мезьера [338], а в варианте политолога Бассама Тиби, первым сформулировавшим его в 1998 году. Сирийский мигрант высказался за демократическую, светскую доминирующую культуру, ориентированную на европейский ценностный консенсус [339].
С оглядкой на США, Фукуяма ссылается на два других ресурса: конституцию и национальную гордость. Новые мигранты должны, в частности, присягать как либеральным принципам и ценностям конституции, так и унаследованным коллективным представлениям американцев о себе как нации, развившейся и испытанной в течение долгой успешной истории иммиграции. «Американизм, „американскость“ представляет собой совокупность убеждений и образа жизни, а не этническую принадлежность». Фукуяма хотел бы обновить эти убеждения и вернуть «американской мечте» ее харизму. «Сегодня необходимо сделать особый акцент на идентичности „американского национального кредо“, сложившейся после Гражданской войны, и защищать ее от нападок как левых, так и правых». Приверженность американской идентичности означает для него приверженность правовым принципам, таким как конституционная основа, правовое государство и постулат о равенстве людей. Страна выиграла от разнообразия, но это разнообразие не должно возводиться в абсолют. Поэтому Фукуяма ратует за ассимиляционную политику, ориентированную на ясный и позитивный «американизм». Национализм правых с их расистской идеологией белого превосходства он считает таким же «антиамериканским», как утверждение белых о том, что «расизм, гендерная дискриминация и другие формы систематической сегрегации каким-то образом заложены в ДНК страны». Между Сциллой правых партий, выступающих против мигрантов, и Харибдой левых группировок, готовых запросто впустить всех мигрантов, лежит, по его мнению, будущее США и мигрантов на их третьем пути, который ведет к нации, основанной на убеждении [340].
Таким образом, для Фукуямы существуют два пути к идентичности: ложный путь тимоса, продвигающего политику идентичности, и путь проводимой сверху ассимиляционной политики и американской «доминирующей культуры», поддерживающих нацию, основанную на убеждении. Единство нации, по мнению политолога, может быть достигнуто только умиротворением и декретированием, а не публичными дискуссиями и конфронтацией, лишь формулирующими притязания смешанного общества. Взгляд Фукуямы на проблему национального сплочения – это взгляд иммигранта. Вот почему он может предложить убедительные перспективы этой части населения, но не той, которую до белых иммигрантов против собственной воли угнали в качестве рабов в Новый Свет. В его Америке не нашлось места исторической травме «Среднего пути» [341], разбою, депортации и эксплуатации двенадцати миллионов африканцев белыми европейцами начиная с XVI века и тому, что последовало потом. Мифы американских переселенцев обходят вниманием опыт и истории значительной части американского общества.
Национального нарратива не существует (Джилл Лепор)
Как было показано в разделе о «методологическом национализме», между образованием нации и миграционной политикой существует тесная связь. У нелиберальных наций с иммигрантами возникают проблемы, либеральные нации извлекают выгоду, а нации, которые сами возникли из иммигрантов, отчаянно в них нуждаются. Дед и бабушка Фукуямы иммигрировали в Соединенные Штаты, то же относится и к Джилл Лепор, исследовательнице из Гарвардского университета, которая разделяет озабоченность Фукуямы по поводу рассыпающейся сплоченности американской нации. Свою книгу «Это Америка. Дело нации», которая вышла через год после книги Фукуямы, Лепор посвятила отцу: «Памяти моего отца, родители которого – иммигранты – дали ему имя Америго в 1924 году, когда был принят закон, дискриминирующий переселенцев» [342].
Это посвящение вводит нас в сердцевину сложной истории иммиграции, о которой рассказывает Лепор. Если политолог Фукуяма, проводя различие между «американским» и «неамериканским», сглаживает историю США и стилизует ее под положительный миф об «американской мечте», то историк выкладывает факты этой истории открыто, такими, какие они есть, во всей их неприглядности. Лепор – критически настроенная исследовательница, она
