выражают мужское участие в культуре.
Я могла бы принять тезисы и притязания Жюльена, если бы он говорил не о «культуре», а об «искусстве». Ведь он весьма точно описывает динамику «системы современного искусства», сформулированной в первые десятилетия ХХ века, в частности, Юрием Тыняновым или Томасом Элиотом. Теоретики эстетического модернизма в ту пору выдвинули концепцию динамичного понятия традиции, согласно которой каждому истинно художественному новшеству присуща сила всеобъемлющего изменения системы. Жюльен твердо стоит на почве этого эстетического модернизма, что делает ему честь, однако он ошибается, обобщая весьма узкое понятие искусства и отождествляя его с культурой. Это приводит к гротескному искажению. Жюльен явно не уловил глобального поворота 1990-х и 2000-х годов в концептуальной триаде «культура – идентичность – память», а потому продолжает яростно и упорно, как некогда Нитхаммер, сражаться с ветряными мельницами идентичности.
Хочу подчеркнуть, что многие места и тезисы книги Жюльена мне близки и очень нравятся. Но против чего я все более решительно возражаю, так это против универсалистских притязаний, с которыми он представляет в книге принципы западной теории модернизации. Я усматриваю в этом фундаментальный недостаток самопознания. Здесь отсутствует самокритичный взгляд на историческую случайность и географическую ограниченность собственного понимания культуры. Диапазон возможностей автономного и эмансипированного субъекта свободы, вольного от всех уз и привязанностей нации, этноса и пола, за которого ратует Жюльен, в реальности довольно ограничен. Автор выступает против идеологического использования идентичности, не догадываясь, что его собственное понятие культуры чрезвычайно идеологизировано. То, чего он взыскует как универсальной нормы, приемлемо и пригодно далеко не для всех. Начиная с 1980-х и 1990-х годов мы усвоили кое-что новое и знаем, что западный особый путь модернизации и самоосвобождения, ускорения и прогресса уже не годится в качестве универсальной мировой формулы.
В защиту «грамматики идентичности»
В теории идентичности важную роль играют противопоставления, которые используются отчасти для детализации, а отчасти в полемических целях: «idem vs ipse», «индивидуальный vs коллективный», «подчиненность vs свобода». Мне хотелось бы добавить еще одну оппозицию: «самокритичность vs самоутверждение». Лутц Нитхаммер боялся, что коллективная национальная идентичность автоматически выродится в шовинизм и гипертрофированное чувство общности. Вопреки всем опасениям Немецкий исторический музей, инициированный Гельмутом Колем и обустроенный Кристофом Штёльцлем, к этому не привел. В условиях демократии, где культивируется критическая рефлексия при самоопределении и самопознании, такой музей не представляет непосредственной политической угрозы.
Однако в настоящее время есть страны, где события развиваются по иному пути. Соседние европейские государства дают нам наглядные примеры воинствующего национализма. Так, хорватская писательница Дубравка Угрешич с тревогой следит у себя в стране за бумом национальной идентичности. В автобиографическом эссе она пишет, что слово «идентичность» вызывает у нее аллергию. Причина в передозировке: на родине она надышалась идентичностью, как цветочной пыльцой, что привело к физическому недугу и острой аллергической реакции:
Мои уши и барабанные перепонки подверглись на родине длительной и настойчивой атаке этого слова, меня будто избили. Неудивительно, что я испытываю к нему отвращение. Мои соотечественники слишком много кричали и скулили, лаяли и рычали, сверкали своими собачьими ошейниками, защищая свою идентичность. Поначалу ‹…› я уважала их стремление к идентичности. Лично у меня ее нет, и я в ней не нуждаюсь. Но потом во имя этой идентичности они стали бросаться друг на друга, как бешеные псы. И на меня скалили зубы. Как ты можешь жить без идентичности, ворчали они. Спасибо, мне она ни к чему; делайте, что хотите, а у меня на нее аллергия, вежливо отвечала я. Ничего не помогало, они навешивали на меня свои ярлыки, даже хотели надеть собачий ошейник ‹…› к счастью, я кое-как от них отделалась [329].
Другая европейская страна, где упор на национальную идентичность угрожающе растет, – Польша. Здесь атака идет явно сверху. 1 февраля 2018 года правительство приняло закон, запрещающий в историческом дискурсе представлять Польшу сопричастной к Холокосту. Иными словам, тема коллаборационизма официально табуирована, нарушителям грозит наказание, а история обелена. Консервативная партия «Право и справедливость» (ПиС) ставит перед собой политическую задачу создать коллективный образ нации, основанный исключительно на гордости, чести и других позитивных эмоциях, который не может быть «замаран» никаким самокритичным копанием в истории. Святыня нации должна быть защищена, любые формы самокритики осуждаются как непатриотичные и даже кощунственные. Но проблема не в национальной идентичности как таковой, а в том, что она формируется, преподносится, декретируется и внедряется в общественное сознание с фатальными для демократии и национальных меньшинств в этой стране последствиями.
Мы должны подходить к проблемам, с которыми сталкиваемся, более разборчиво, а для этого необходимо прекратить демонизировать идентичность как таковую. Демонизация привела к непродуктивному сужению и искажению этого понятия. Идентичность способствует саморефлексии и ориентированию, она незаменима как для самоотнесения и работы сознания и воображения, так и для осуществления намерений, идей, планов, возможностей равно индивидуумов и групп. Индивидуальная и коллективная идентичность никоим образом не исключают друг друга. На то, что мы всегда связаны с идентичностью, указывает имя, которое мы носим. Имя соотносится с точно идентифицируемым индивидуумом, фамилия – с группой, в которой мы генетически рождены и исторически укоренены. Эти идентичности заданы нам другими при нашем рождении, но то, что мы с ними делаем позднее – наше личное дело. За пределами семьи и дружеского круга наша идентичность расширяется и преумножается за счет принадлежности к региональным, национальным, культурным и религиозным группам. Хотим мы этого или нет, осознаем ли, но мы – часть все более расширяющихся «мы-групп», которые, будь то унаследованные или избранные нами, определяют нашу жизнь, соединяя особенное и индивидуальное с общим и коллективным.
Разумеется, наряду с возможностями и перспективами нашей идентичности мы должны более точно диагностировать ее проблемы и риски. Для этого нужно лучше понимать ее историю и внимательнее изучать ее пагубные проявления. Кто и при каких условиях признаёт или отрицает идентичность? Каким образом всего лишь простая форма принадлежности становится оружием в политической борьбе за голоса, власть и другие ресурсы? Когда идентичность из средства включения превращается в средство исключения, преследования и уничтожения меньшинств? На каких эмоциях и на каком опыте возводится идентичность? Каким запросам и задачам она служит? И главное: кто страдает от этого, подобно хорватской писательнице Дубравке Угрешич? Нам нужна инвентаризация критических вопросов и обобщаемых норм; одним словом, необходима «грамматика идентичности», чтобы обсуждать эти проблемы на более дифференцированном уровне.
3. Грамматика национальных нарративов
Если в Европе националисты завладевают историческим нарративом, то в США происходит обратное. Здесь самодостаточная политика идентичности привела к распаду национальной
