«Капиталистический мир разделяется на два враждебных блока — демократический и фашистский. Советский Союз вовлечён в борьбу против наиболее опасного для славян — немецкого. Но даже после поражения Германии опасность её вторжения будет существовать. Германия — великое государство с развитой индустрией, сильной организацией, кадрами, традициями. Это никогда не позволит ей смириться с поражением, и она всегда будет представлять опасность для славянского мира, так как воспринимает его, как врага. Империалистическая опасность угрожает нам и с другой стороны.
Кризис капитализма сегодня заключается главным образом в загнивании и взаимном крушении обоих враждебных лагерей. Это выгодно для победы социализма в Европе. Но мы должны помнить мысль, что победа социализма может быть реализована только в форме Советов. Они могут быть представлены в виде самых разных политических систем — например демократии, парламентской республики и даже конституционной монархии».
Сталинская ремарка о двух флангах (кликах) капитализма часто интерпретируется так, что он якобы думал о неизбежности конфликта с демократической фракцией капитализма. Но, как показывают обе цитаты, истинным сталинским мнением была уверенность в долговременной немецкой угрозе и необходимости для славян объединяться для противостояния ей. Сталинское послание болгарским и югославским товарищам гласило, что славяне должны полагаться только на себя в отношении немцев, не рассчитывая ни на какой альянс с демократическим капитализмом.
Он был уверен, что Великий Альянс с Британией и США станет последним. Следовательно совершенно ясно, что коммунистическая стратегия Сталина заключалась в умеренности политического курса, что ставило во главу угла постепенность реформ, в противоположность революционному перевороту в России 1917 года. Такова была сталинская политика относительно коммунистического движения на два-три следующих года. Затем стало ясно, что стратегия постепенных преобразований провалилась, и радикальные тенденции в югославской, и других коммунистических партиях возобладали.
Но Ялтинская конференция приближалась, и «знамения» для тройственного сотрудничества были хороши. Ни сталинская дипломатия, ни его политическая стратегия не предвещали никаких крупных конфликтов с Британией и США, по меньшей мере в ближайшем будущем. Момент для серьёзных переговоров с Черчиллем и Рузвельтом позволял принять решения по ряду текущих вопросов, и заложить основу для прочного Великого Альянса мирного времени.
Ялтинская или Крымская конференция, как называли её Советы, была гораздо более значительным делом, чем Тегеранская. Делегации были более многочисленными и включали больше важных персон. Сталин, например, привёз на конференцию Молотова, Антонова — заместителя начальника Генерального штаба, наркома адмирала Кузнецова, заместителя наркома иностранных дел Вышинского, и Громыко, Гусева, и Майского. Обсуждения простирались очень широко, и было принято намного больше решений, чем в Тегеране. На предшествовавшей беседе Большой Тройки главной темой дискуссии была война, в Ялте три лидера главным образом сфокусировались на установлении послевоенного порядка.
Окружающая обстановка была немного нереальной: великолепный пятидесятикомнатный Ливадийский дворец царя Николая-II в курортном городе Ялта на Чёрном море. Он был значительно повреждён немцами во время оккупации Крыма, но русские отреставрировали дворец настолько, насколько это было возможно. Одна проблема места сбора была острой — недостаток ванных комнат, к большому неудовольствию американской делегации. Этот недостаток повлиял на Большую Тройку положительным образом. Кэтлин Гарриман, сопровождавшая своего отца на конференции, написала Памеле Черчилль, что однажды, во время перерыва, Сталин покинул зал заседаний конференции очень быстро, видимо «по-нужде»:
«Дядя Джо быстренько помчался в туалет. В это время „посадочное место“ было занято. Оккупировавший его наш посольский бой Джон послал Сталина „подальше“, к следующему ближайшему туалету. Сталинские „генералы от НКВД“ зашуршали и задёргались. Возник хаос, все вокруг зашептали. Я думаю, что они решили, будто американцы готовят трюк с похищением, или нечто подобное. Через несколько минут дядя Джо показался в дверях и порядок восстановился».
Подобно Тегерану, на конференции были организованы как беседы с глазу на глаз, так и трёхсторонние пленарные заседания. Первая встреча Сталина с Черчиллем состоялась 4 февраля 1945 года. Советские и западные силы в это время сражались в Германии, и два лидера обменялись мнениями о развитии этой битвы. Затем Сталин встретился с Рузвельтом. Разговор с президентом был более широким, собеседники покритиковали де Голля, как и в Тегеране. Первая пленарная сессия началась в 17.00. Сталин пригласил Рузвельта открыть конференцию, что тот и сделал, сказав, что участники хорошо знают друг друга, и будут искренни в ходе дискуссий на конференции. Заседание продолжилось: стороны обменялись информацией и взглядами на военную ситуацию на фронтах.
Первая политическая дискуссия в Ялте произошла на втором пленарном заседании 5 февраля. Темой было будущее Германии, и Сталин очень жёстко настаивал на уточнении обстоятельств по расчленению Германии. «Очевидно, что мы все за расчленение Германии», — сказал он Черчиллю и Рузвельту. «Но необходимо оформить это в виде решений. Он, товарищ Сталин, предлагает принять такие решения на сегодняшнем заседании». Исходя из своей беседы с Черчиллем в Москве в октябре 1944 года, Сталин заметил, что отсутствие Рузвельта не дало тогда возможности принять решение по расчленению Германии, но «не пришла ли пора для решения этого вопроса?»
В ходе обсуждения Сталин перебил Черчилля, спросив: «Когда вопрос о расчленении будет поставлен перед народом Германии? Об этом вопросе нет упоминания в условиях капитуляции. Возможно, предложения по расчленению Германии будут объявлены в условиях сдачи?» Обратившись за советом к Рузвельту о том, как рассудить трёх министров иностранных дел, которым было поручено рассмотреть и изучить план проекта, Сталин сказал, что пока принято одно «компромиссное предложение», «нужно сказать прямо, что мы считаем необходимым расчленение Германии, и что мы сделаем всё для этого». Сталин сделал заключение:
«Второй пункт решения должен содержать условия расчленения Германии, но без указания, на сколько частей. Товарищ Сталин считает, что решение о расчленении Германии нужно сообщить группе лиц, которым будут предъявлять условия безоговорочной капитуляции. Для союзников важно, чтобы „группы людей“, генералов, или других лиц, узнали, что Германия будет расчленена. Для товарища Сталина план Черчилля — не сообщать лидерам немцев о расчленении Германии, кажется рискованным. Сказать об этом заранее будет выгодно. Для нас, союзников, будет выгодно, если группы военных, или правительство, не только подпишут условия капитуляции, подготовленные в Лондоне (ЕАС), но также подпишут условия расчленения Германии, что будет увязано с населением. После этого и население спокойно воспримет расчленение».
В конце концов Сталин уступил, что разумнее будет не публиковать заранее информацию о расчленении, но продолжал настойчиво убеждать внести ясность в союзническую позицию и включить расчленение в условия капитуляции: «Товарищ Сталин в дальнейшем способствовал принятию решения, чтобы в первый пункт было записано: „Расчленение Германии и учреждение комиссии для разработки конкретного плана по расчленению“. Второй пункт решения должен читаться: „Объявить условия о безоговорочной капитуляции, в пункте о расчленении Германии без упоминания частей, на которые будет производиться это расчленение“.
Обсуждение затем перешло к вопросу, предоставлять, или нет Франции зону оккупации в Германии. Сталин противостоял с утверждением, что Франция не заслуживает этого, и что такое решение породит требование от других союзных стран для получения их доли в оккупации. Сталин смягчился только тогда, когда стало ясно, что Франции будет выделена доля из территорий, оккупируемых британцами и американцами. Но он оставался в оппозиции включению Франции в Союзную контрольную комиссию (АСС) по Германии, несмотря на британские аргументы, что это не логично, выделить Франции оккупационную зону, но отказать ей в представительстве в контрольной комиссии.
Сталин, не ожидавший, что дискуссия, которую Майский, сидевший рядом с ним, затеял в советских интересах, повернётся в таком направлении, быстро сменил тему и перешёл к обсуждению репараций. Это было новым для Майского, который зашептал Сталину, что они ещё не согласовали размеры советских репарационных требований. Молотов, сидевший с другой стороны от Сталина, вмешался в этот разговор и заявил, что требовать 10 миллиардов долларов в уплату репараций лучше, чем 5 миллиардов, эта окончательная цифра приводилась в советских международных переговорах до конференции.
